На большой реке

Нина всматривалась в Журкова.

Как будто внешне все тот же. Теперь, когда, улучив минутку, оставив гостей на попечение хозяйки, он побрился, к нему вернулась прежняя молодцеватость.

Все та же «кутузовская» осанка. Выразительное и крайне подвижное, мясистое лицо. Седые брови, как бы надломленные к вискам. И все та же журковская привычка, поразившая ее еще тогда, на аэродроме: стиснуть губы, надуть щеки, выкатить глаза, побагроветь — и вдруг взорваться острым словцом или громким хохотом.

И все ж таки это был уже не тот Журков...

И главное, что ужаснуло ее и наполнило нехорошей догадкой, это был явственный запах спирта от его дыхания. «Да неужели же он пьет, Артемий Федорович Журков, он, к которому там, на Гидрострое, несчастные жены приводили, бывало, муженьков своих?»

Сильно подался Журков! Вот и подглазицы осели и как бы водой налились. И багровый румянец с синеватыми жилками... Небритым нас встретил. А не к нему ли боялись пойти на прием небритыми? Не он ли, отчитав за это самое, потом добродушно поучал, что это, дескать, не мелочь и не придирка, что тот, кто запускает свою внешность, ходит «мохнорылый», тот может «захламить» и свое рабочее место. И всегда говорил, что это он еще молодым перенял у Серго.

Но вот Журков заговорил о строительстве, заспорил о чем-то с Орловым, и, услыхав его речь, увидав его в этот миг, Нина забыла о своих мрачных подозрениях. Это был прежний «Артемий», как любили называть его комсомольцы стройки.

У него даже и словечки замелькали ихние, гидростроевские. Возражая Орлову, он махнул рукой и сказал:

— Да не верь ты им: резину тянут!

«Тянуть резину» означало заниматься волокитой.

Скоро и Нина приняла участие в их разговоре.

Дмитрий Павлович с затаенной улыбкой слушал их беседу.

Журков спохватился:

— А вам не скучно нас слушать?

— Что вы, что вы! Я понимаю: бойцы вспоминают минувшие дни.

— И годы, где вместе рубились они! — закончил с грустью Журков. — Вот именно! Этим и доселе живу.

— Затем, — сказал академик, — и я все же не считаю себя чужим на вашей стройке.

— О! — подхватил Журков. —А особенно теперь. — И, сказав это, он лукаво и почтительно склонил голову перед Ниной.

Заговорили об укладке бетона в здание ГЭС. И опять Журков не согласился с Орловым.

— Да брось ты мне внушать! — сказал он ворчливо. —Я тебе говорю, что этот укрупненный блок — дело инженера Масловского. И это тоже его идея — сетчатая опалубка.

— Нет, Иванкова, — возразил Орлов.

Журков не соглашался.

— Спросим у Нины, — предложил Орлов.

Артемий рассмеялся.

— Ишь ты! Нашел арбитра! — пошутил он. — А я полагаю, что супруга академика Лебедева скорее может нам дать исчерпывающую справку о договоре Святослава с Цимисхием, чем разрешить наш гидростроительный спор.

— Напрасно так думаете! — возразила Нина.

— Ну, полно, полно, — поспешил успокоить ее Журков. — Это я пошутил. Вот и Вася подтвердит, что не одни только экскаваторщики, а весь отдел материально-технического снабжения, весь гидростроевский «мэтээс» до сих пор добрым словом поминают твое изобретение — эту самую вулканизацию кабелей.

Дмитрий Павлович встрепенулся.

— Ниночка, что я слышу? — сказал он. — У тебя даже изобретение есть? Скрывала, скрывала!

— Да пустяки! — смутилась Нина. — И никакое не изобретение, а скорее — приспособление. И не одна, а нас было трое...

Нина назвала фамилии.

Но Орлов не согласился:

— Нет, нет, Нина. Это уж ты оставь! — И, обратясь к Лебедеву, он объяснил суть изобретения Нины. На строительстве чрезвычайно огромной была потребность в резиновом электрокабеле для разного напряжения. Один только правый берег делал годовую заявку на шестнадцать тысяч метров. Кабели то и дело повреждались: их каучуковая оболочка часто оказывалась пробитой. Причины были разные: то бульдозер переедет — порвет, то автомашина, то, перетаскивая кабель, зацепят его обо что-либо рвущее, режущее. Как бы там ни было, этого кабеля завозить не успевали. И вот Нина додумалась не выбрасывать поврежденный кабель, а тут же, на месте, вулканизировать его, то есть подвергать горячей обработке и вновь возвращать его обкладке прочность и упругость. Это дало огромную экономиию.

— И скромничать тут нечего, Ниночка, а имеешь полное право гордиться, — закончил Орлов.

Их беседа вскоре как-то сама собою разбилась: Нина душевно беседовала с Александрой Трофимовной, а потом ушла с ней на кухню и стала помогать ей готовить ужин.

Время от времени, накрывая на стол, Нина появлялась в столовой, и тогда Журков вовлекал ее в разговор.

Орлов больше слушал, как беседовали Журков и Лебедев. А беседа их становилась все оживленнее, все жарче.

Глаза у Артемия Федоровича горели, он не мог усидеть на месте, ходил во время разговора взад и вперед, как-то особенно, по-журковски, взрыкивая, и то сжимал кулаки и приостанавливался, метнув огненный взгляд из-под седых бровей на своего собеседника, а то вновь принимался быстрым шагом ходить по комнате.

Нине отрадно было смотреть на него в эти мгновения.

В кухне им с женой Журкова слышен был громкий его голос, и Александра Трофимовна, улыбаясь довольной улыбкой, сказала: