На большой реке

Кареев молча быстро скинул куртку, лег плашмя и, отгребая мешавшую ему землю и камни, стал влезать было в подмостье склада.

— Инна!.. Инна!.. — глухо, как из-под земли, доносился его зов.

Все, кто стоял вблизи и поодаль, жадно вслушивались. Нет, ответа не было.

Могучее сложение Кареева, столько раз спасавшее его на фронте, здесь послужило ему плохую службу. Он скоро убедился, что попытка его ползком пролезть под склад обречена на неудачу. Вползая, он плечами, спиной чувствовал доски и перекладины пола.

Он прекратил свои попытки, вылез, тяжело дыша, с багровым лицом, в клочья порвав сорочку, весь в копоти и в земле.

На лице его было отчаяние.

К нему бросился Зверев.

— Пустите! — сказал он Карееву. — Мне же легче!

Кареев с тупым отчаянием глянул на него налитыми кровью, воспаленными от дыма глазами. Волей-неволей ему приходилось согласиться и отступить.

Гибкий, как мальчишка, Зверев быстро исчез во тьме подпольного пространства. Тьма и дым не давали ему осмотреться. Но у него наготове был его неразлучный электрический фонарик, и он засветил его. Впереди перед ним виднелось неподвижное тело Инны. Весь похолодев, он подполз и коснулся ее головы. Ему показалось, что лоб Инны холоден, как лоб умершей.

Он бережно приподнял на ладони лицо Инны, освещая его фонариком. Инна застонала и открыла глаза.

— Инночка!.. Родная!.. Давайте выбираться отсюда поскорее! — шепотом почему-то заговорил он, чуть не плача от радости.

Она узнала его.

— Это вы... — проговорила она с трудом.

— Инна, вы можете ползти? — спросил он. — Я буду помогать вам.

— Да, — вполушепот отвечала она. — Я могу...

— Тогда давайте ползти. Туда, на свет.

И он пополз рядом с ней, помогая ей и наднося ладонь над ее головою, чтобы она как-нибудь не ударилась головой о балки и доски настила.

Кареев обнял жену и, весь дрожа, стиснул, прижал ее к груди, как прижимает мать своего спасенного из пламени ребенка.

Сознание уже вернулось к ней. Она попыталась даже улыбнуться, глянув ему в глаза. Худенькое лицо ее было темным, почти черным, белели глаза и зубы.

— Ты обожглась? — испуганно спрашивал муж.

— Да нет же!

К ним подошел начальник базы Лавренков. Обеспокоенный видом Инны, он кинулся к своей машине и подвел ее поближе.

— Сейчас же увозите ее домой! — сказал он Карееву. — Я немедленно вызову врача.

Но у самой машины Кареевых задержал ненадолго следователь госбезопасности, только что примчавшийся на мотоцикле. Кареевы знали его.

Он коротко расспросил Инну о пожаре. Нахмурился, когда она сказала ему, что под складом горела охапка пакли.

— Не буду вас больше утомлять, — сказал он. — Только прошу никому ни слова о пакле.

— Хорошо.

Следователь поспешил к месту пожара.

Когда он подошел к складу, он с изумлением увидел чьи-то ноги в сапогах, торчавшие из-под строения.

Без церемоний он схватил за сапог и подергал.

Человек вылез.

— Ты кто? — спросил неласково следователь. — Чего тебе там надо?

— Как чего? — возмутился тот. — Проверить. Моя обязанность: я сторож на складу!

— Ваша обязанность была уберегать от огня. А сейчас пожарные здесь! — возразил следователь.

Сторож пожал плечами и отошел.

Следователь подозвал охрану и предложил всем остальным удалиться со двора базы.

29

На пленум Советского комитета защиты мира Нине Владимировне Лебедевой был прислан гостевой билет.

— Пойди, пойди непременно! Увидишь и услышишь много интересного. Довольно тебе затворничать, — сказал, уезжая из дому, Дмитрий Павлович. — Ну, не прощаюсь: там увидимся.

И Нина поехала. В Колонном зале она еще не бывала. Но сейчас у нее было такое чувство, будто она вступает сюда не впервые.

Нина невольно остановилась.

Неимоверно огромные люстры, хрустально сверкающие мириадами электрических огней, казались хрустальными корзинами света.

Уже затихал обычный гулкий шум зала, наполнявшегося народом, и Нина поспешила занять место.

Уже вышел и рассаживался президиум.

Весь первый ряд партера перед Ниной был сплошь занят иерархами разных вероисповеданий: главный мусульманский муфтий в белой чалме; главный раввин, одетый в какой-то глухой сюртук; рядом с ним католический епископ в красной сутане и в красной маленькой шапочке, похожей на тюбетейку; рядом с католическим епископом — глава протестантских общин в пасторском глухом сюртуке; затем сидел православный епископ в черной рясе и в белом высоком клобуке, а еще левее — в черных, мрачных одеяниях, с белыми крестами на черных островерхих капюшонах какие-то монахи.

Нина стала рассматривать президиум.

Она узнавала почти всех: вот Александр Фадеев, вот Маршак, вот уже готовый открыть заседание Николай Тихонов, вот ее муж. Нина улыбнулась и слегка наклонила голову, уверенная почему-то, что он увидит ее.

Вдруг она вздрогнула, и дыхание у нее на секунду остановилось. Между знаменитой балериной и патриархом всея Руси Алексием сидел Василий Орлов.

Да, это был он. Все та же светлокудрявая голова резких очертаний, большеглазое лицо, гордая осанка, сильный взгляд.

Его большие кулаки уверенно, словно он был у себя на экскаваторе, лежали чуть выдвинутые поверх алой скатерти стола.