На большой реке

Ненавистной была ее высокомерная отчужденность. Ненавистен был английский язык, нередко слышавшийся на веранде или в саду их коттеджа. Беспощадно осуждали и самый этот коттедж — за его роскошную отделку, за его обширность, в то время как семейные инженеры жили иной раз разлученные с семьей, ютились на койке в общежитии. Притчей во языцех были и цветник и парник, которые с помощью двух домработниц вел престарелый отец «мадам», прозванный соседями за одну свою злую привычку «С добрым утром». Между прочим, старик специально выращивал для дочери брюссельскую капусту. Говорили, будто Андриевская сказала кому-то: «Не представляю, как можно жить без брюссельской капусты!» Смеялись в женских пересудах над ее привычкой говорить: «Мой кофе», «Мы, старые петербуржцы». Словом, весь уклад жизни Андриевских был ненавистен для многих, и все ж таки самые зоркие на чужое глаза, самые злые языки не могли ничем поживиться здесь из области «альковных тайн».

Семейная жизнь Андриевских была признана безупречной. И оставалось лишь проезжаться на счет того, что жена главного инженера до сих пор молодится, и высмеивать ее чрезмерно прямую осанку и ее надменно красивое, но уже немолодое, измученное косметикой лицо.

15

Из остановившейся «Победы» выскочил Семен Семенович Купчиков. Отпахнул дверцу. Низко нагибаясь, громоздко вылез Марьин. За ним — Рощин.

День был теплый. Солнце светило ярко. Не похоже было на осень.

Рощин поднял руку к небу.

— Милуют нас небеса! — мрачновато усмехаясь, прогудел он. — Спасают от скамьи подсудимых!

И, угрюмо сопя, пошел, угрузая в песках, не оглядываясь.

Рощин сильно подался за эти годы, постарел. Уж не похож был он на того красавца генерала с громким, радушным хохотом и грубоватыми шутками, каким его знали в первый, да, пожалуй, еще и во второй год строительства: всем видом своим и изредка угрюмой, молчаливой поглядкой начальник строительства стал напоминать временами затравленного вепря.

Марьин не пошел за ним, а остановился, оглядывая низину острова.

Купчиков догнал генерала.

— Прогноз на весь октябрь тоже благоприятный, — улыбаясь, придерживая на бегу очки, тонким голосом сказал он, засматривая в лицо начальника.

Погруженный в раздумье, а быть может, и привыкнув, что реплики-справки референта можно оставлять и без ответа, Рощин промолчал.

К месту испытания они шли напрямик — песками низины, и на их пути то и дело встречались заросли жестких осенних трав и усеянного множеством ярко-красных ягод шиповника. Семен Семенович самоотверженно пролагал дорогу, и его галифе было унизано прицепившимися репьями.

Необычного вида сооружение предстало их глазам. Это был мост над сушей, вернее — отрезок моста, высокий, прочный, с могучим бревенчатым накатом и настилом. Он возвышался над землею примерно на высоту дома. На него был отлогий въезд, но спуска не было: в конце моста поставлены глухие, прочные перила, так же как с боков. Полотно моста шириною метров двадцать: самосвал, сбросив бетонную пирамиду на песок, должен развернуться и уйти обратно по левой половине настила.

Подъемный подвижной кран — расторопный и оборотистый «Воронежец» — стоял наготове поодаль.

Народу было множество. Вереница зрителей стояла на трубе пульповода, придерживая друг друга. Другие разбились кучками. Стояли говор и гомон.

В свежем воздухе осени как-то по-особенному резок запах табачного дымка.

Между плотниками, любовавшимися творением рук своих, шел, как видно, большой разговор о большом.

— А что, — сказал один. — Сам Петр Великий пытал копать Волго-Дон, да нет, ничего не вышло: техника не та. Все равно что ложкой море черпать!

— Куда! — согласился с ним другой. — Ну, и кадров тоже у Петра не было!

Все больше и больше прибывало машин. Целый гараж под открытым небом!

Рощина заметили издали.

— Рощин, Рощин идет, сейчас начнется!

Начальник строительства громко приветствовал всех, раскланивался направо и налево, жал руки. Он заметно повеселел.

Подъехал, тяжело переваливаясь в песках, автобус главного управления. Из него высыпали сотрудники.

Рощин с пригорка внимательно всматривался в толпу. Он явно кого-то ждал.

— А где же корпус печати?— спросил он, наконец, Купчикова. Это выражение — «корпус печати», сперва принятое на строительстве как шутливое, вскоре привилось всерьез.

Купчиков растерянно промолчал. Вытягивая шею, он тоже обежал взглядом толпу.

Вдруг радость прояснила его лицо.

— Как, Леонид Иванович? — будто недоумевая, сказал он. — Вот прибыл писатель Неелов с женой... А вот корреспондент ТАСС...

В самом деле, из только что остановившейся «Победы» вышел и помог выйти жене Неелов.