На бурных перекатах

Трудно описать то, что произошло с этим человеком в последующие минуты: конечно же, он сразу вспомнил Марка и оторопел от неожиданной встречи. И первоначальной реакцией была естественная, едва наметившаяся улыбка. Но она только успела тронуть уголки губ и тут же исчезла в нервных судорогах лица, сменилась чуть ли не звериным оскалом:

– Теперь ты мне не нужен. Берите воду и проваливайте!

– Не слишком-то гостеприимно. Может, хоть побеседуем?

– Валите подобру-поздорову! – угрожающе рыкнул Трифон. – Ни с кем ни о чем не хочу говорить. – И пробубнил заученно: – Все уже обговорено, сказано, завязано, положено, лежит. Все!

Сам, однако, не уходил, и в лице его читалось явное противоречие словам: несмотря на грозный тон, в нем теперь еще отчетливее отражалась тоска одиночества, жажда общения. Было впечатление, что грубит он против своей воли.

Раньше всех это ощутила Ксения. Таких людей она встречала еще в Благмоне: они приходили туда за исцелением.

– Он одержимый, – шепнула она Рудольфу и шагнула к мужчине: – Дорогой брат, – сказала проникновенно (чем привела его в полное замешательство), – мы ехали к тебе, как к своему земляку. Узнали от Марка, что ты тоже из Херсона, и решили поделиться с тобой новостями. Ты ведь давно там не бывал, а услышать о родном крае всегда интересно, не так ли?

То, как она обратилась к нему, шокировало не только самого Курамшина – вся ее компания замерла на какое-то мгновение. Но уже в следующую секунду почин Ксении поддержала Дуня: подойдя к хозяину, приветливо улыбнулась и положила руку ему на плечо:

– Принимай гостей, брат. Нам есть что рассказать тебе.

– Ну, какой я вам брат? – в неловком смущении, как бывает с человеком, которого по ошибке приняли за другого, пролепетал он. – Нет у меня никого. – Опустив голову, проковылял до крылечка, убрал кол и широко распахнул двери: – Но все одно: проходите, раз уже тут. Прошу, земляки. Чем, как говорится, богаты, тем и рады.