На бурных перекатах

– Знаю, – как-то отсутствующе обронил он, поставил наконец чайник на стол, а сам, сгорбившись, присел на стул: – Я сидел с такими. И чинил им много зла.

Столько, что даже ничем не можно измерить. Потому что меры такой нету. Это потом я задумываться стал, когда в лагере настоящая война между «честными ворами» и предателями «воровской идеи» развернулась.

Называлась она: «с...я война». Может быть, слышали?

Так вот в той войне я глаза лишился. Но выжил. Там, в санчасти, рядом со мной умирал один баптист, и все талдычил, что идет он ко Христу. Как же я позабавился этой его глупой верой в загробную жизнь! А он мне в ответ: «Моя жизнь принадлежит Богу. За Него я ее и отдаю. А ты – кому и за что? А ведь придет время, и ты сам будешь просить Божьей милости. Помни мое слово: Бог поругаем не бывает».

Я за это готов был его растерзать, но нет-нет да и задумаюсь другой раз над его словами. – Трифон невольно ушел в воспоминания и клонился головой все ниже и ниже: – Потому и стал спрашивать про Бога.

Но не у тех, кто прислуживает власти, а у тех, кто за Бога в лагерях не боится жизнь отдать. Встретился мне еще один такой в последний год на зоне и еще больше заронил в душу сумятицу. Видел я, как он, истощенный до крайности, раз за разом делился своей пайкой хлеба с таким же страдальцем, который был еще слабее его.

Норму тот на лесоповале не выполнял, вот ему паек и урезали. Да я бы еще понял, если бы он поделился один раз, ну два, но не каждый же день! Когда же я спросил, зачем это ему надо, он ответил, что Бог так велит. С ближним, мол, делиться – это все равно, что Богу хлеб отдавать. И таким доходчивым показалось его объяснение, таким наглядным оно было само по себе, что я поверил ему. До этого ведь не верил ни-ко-му, а тут – безоговорочно! Да и как не поверишь, когда мужик на ладан дышит, а в глазах – жизни на целый лагерь!

И вижу: ждет-не дождется он смертоньки, но не как большинство из доходяг, – ну, чтобы избавиться от страданий, а ждет, как переход в жизнь новую. Точно, как тот, в санчасти. Ко Христу, мол, пойду, там мои обители.

Одну его мудреную фразу я запомнил на всю оставшуюся жизнь: «Отпускай, – сказал он, – свой хлеб по водам, потому что он обязательно вернется к тебе через много дней». Красивые слова, они мне так и вошли в сердце. Но лучше бы не входили...

Курамшин тяжело вздохнул, видимо, прокручивая в памяти те судьбоносные для него дни. Гости понимали и не торопили его.