На дне Одессы

— Так. Если кто-нибудь сядет в угол, задумается, сложит руки и опустит голову, — она подходит, хватает за нос и говорит: "Ну, чего зажурилась? Дитё при смерти, что ли, хата сгорела или пароход утоп? Видишь, гости сидят. Нечего Конкордию (погребальная контора) ломать…" Еще у нее обязанность товар расхваливать. Она так может гостю заморочить голову, что тот дверей не найдет. "А вы, молодой человек приятной наружности, брюнет жгучий, красавчик — и где берутся такие красавчики? — обратите внимание на эту барышню, что в красном платье сидит. Ягода, апильсин, абрикос, баклава, мармелад, а не девочка. Только сегодня утром поступила к нам. Она из хорошего, семейного дома, — папаша ее старший механик на Добровольном флоте, — хорошо говорит по-французски, играет на фортепиано и очень скромная. Видите, как она сидит, глаза опустимши. Неловко ей в чужом доме. Непривычная. Не теряйте случая. А как она хорошо на канве полотенца вышивает!"

Надя с удивлением слушала Бетю. Она раньше и не подозревала присутствия в ней комической жилки, и когда та стала знакомить ее с системой расхваливания товара экономки, то от души хохотала. Бетя сама тоже давилась смехом. Ей, по-видимому, доставляло большое удовольствие критиковать экономку.

— А почему она велела мне называться дочерью подпоручика в отставке? — спросила Надя.

— Потому, что ей так нравится. Она каждой девушке что-нибудь придумывает. Положим, иначе нельзя. Гости постоянно пристают — кто ты, в душу к тебе лезут. Противные. Зачем это, не понимаю. Пришли, взяли что надо, и довольно. Уходите. Нет. Они садятся около тебя и расспрашивают — кто твои родные, как ты сюда попала? И надо ответить. Конечно, нехорошо сказать правду, что ты дочь дворника или портного. Мне, например, хозяйка велела говорить, что я — дочь аптекаря из Мелитополя, хотя отец мой сапожник, и я из Вильны. А Фене, отец которой извозчик, велели говорить, что она — дочь купца из Ростова-на-Дону.

Разговаривая, Бетя вынула из стекла нагретые щипцы, подула на них, повертела ими, вытерла их тряпочкой, провела по ним пальцем и стала завивать Наде чуб.

— А я хотела удрать отсюда, — сказала Надя.

— Когда?

Бетя намотала на щипцы прядь волос и ловко сделала колечко.

— После того, как вы ушли от меня.

И Надя рассказала, как ей сделалось вдруг страшно, как она была уже на лестнице и, как она испугалась двух незнакомых мужчин.

— Это бывает с каждой новой девушкой, — заметила Бетя, выслушав ее. — Я тоже, когда поступила сюда, в первый же день хотела бежать… А вы напрасно так сильно пугаетесь, милочка. Положим, я виновата. Я напугала вас. Знаете, что я вам скажу? Если присмотреться, то здесь хорошо. Кормят три раза в день.

— Неужели?

— Да. Они (хозяева) если бы даже не хотели кормить, то не могут. Это их же интерес. Что? Хорошо, если девушка будет похожа на дохлятину и у нее сил не будет? Гости смотреть на нее не захотят. Одно только страшно, что на тебя смотрят, как на товар, как на вещь.

— Кто? Хозяйка?

— И хозяйка, и гости. Больше гости. У них ни капельки совести.

— А кто те мужчины, о которых я вам рассказывала, которые сидели внизу, под лестницей? — спросила Надя.

— Швейцар и Николай.

— А кто этот Николай? Он такие ужасы рассказывает?

— Он у нас вроде сторожа, защитника. Все его называют "вышибайло". Он смотрит, чтобы гости не обижали девушек и не делали скандалов. На прошлой неделе пришел к нам пьяный господин, подошел ко мне и говорит: "Послушай, иерусалимская крыса. Сколько возьмешь за то, чтобы я тебе по уху смазал?" Понимаете? Такой дурак. Я ответила ему: "Можете смазать по уху вашу жену или дочь. А меня не смеете. Вы не думайте, что если я нахожусь в этом доме, то вы имеете право бить меня". Он рассердился и ударил меня. Я закричала. Девушки закричали тоже и позвали Николая. И Николай ему дал. — Бетя прищелкнула языком и покачала головой. — Ах, он ему дал. Ва! Он так бил его, так бил! — Глаза у Бети заблистали торжеством.

Рассказывая, Бетя старательно выводила на лбу у Нади колечки.

— А как вы думаете, — спросила Надя, — Николай пли швейцар остановил бы меня тогда, когда я хотела удрать?

— Остановил бы.

— Разве кто-нибудь имеет право удерживать меня здесь?

— Права не имеет, но вас не выпустили бы без экономки… А веселая наша жизнь, — в голосе Бети зазвучала ирония. — Кто танцует в году раз, а мы — 365. Каждую ночь. С вечера до утра. У меня постоянно голова шумит от танцев, и мне кажется, что я и сейчас танцую.

Бетя окончила завивку чуба и сказала:

— Теперь давайте пудриться.

Надя взялась за пуховку с рисовой пудрой, но Бетя остановила ее:

— Раньше надо вымазаться глицерином, а то пудра не будет держаться.

И она стала мазать ей лицо и шею. Вымазав ее, Бетя стала пудрить. Она пудрила и болтала без умолку.

— А как вам наша хозяйка нравится? Вы знаете, как ее называют? "Фараонова корова". Ее так один чиновник назвал. Она такая смешная. Она всем говорит, что "фирма" ее существует с 1843 года. А сынка ее знаете?

— Леву-то?