На другой день

— Не обязательно скоро. У вас же вот-вот подоспеет большая работа по займу, потом — отчет за апрель… — Дружинин окинул свою собеседницу ласковым взглядом. — А вы, Людмила Ивановна, сегодня особенная.

— Какая же? — удивилась она.

— Да весенняя.

Она посмотрела на себя — голубое шелковое платье, новые туфли, чулки-паутинка — и залилась (так с нею случалось редко) краской стыда. Нарядилась, как в праздник! Это и для нее самой было открытием. И по какому поводу?..

— Ну, до свидания, Людмила Ивановна, — не стал задерживать ее Дружинин. — Приветы Марии Николаевны и Галочке. — И торопливо скрылся в приемной директора.

Людмила шагнула к лестнице и снова остановилась. Она не знала, что ей думать и делать, куда идти. Наконец привычным кивком головы убрала с лица нависавшие белокурые волосы и чуть не до крови закусила губу. Никому она не поддастся! Ни Вадимам и ни Подольским! А уж Дружинин-то пусть не замечает, весенняя она или осенняя, он для нее никто!

IV

— Когда ты была маленькая, ты говорила не "слюни", а "плюни".

— Так говорила?

— Так. — Сидя на корточках, Людмила выщипывала из морковной ботвы сорную травку; набрала горсть и кинула в борозду. То же сделала Галя, сидевшая по другую сторону гряды.

— А еще меньше была, мы с тобой ездили за город, огребали картошку, ты испугалась кузнечика.

— Кузнечика? — ахнула Галя. Губы ее раскрылись, обнажив щербинку между нижними передними зубками, — выпал первый молочный. — Он был сильно-сильно большой?

— Нет, Галочка, — засмеялась мать, — ты была сильно маленькая. Ты и говорить тогда еще не умела. Мы с бабушкой оставили тебя под кустом, на одеяле, кузнечик и подобрался к тебе. Да ка-ак прыгнет, затрещит! Ты и взвизгнула на все поле.

Галочка лукаво прищурилась.

— Я, наверно, думала тогда — самолет, хочет разбомбить меня.

— Ты сейчас это придумала, детка. Ведь правда?

— Ага.

"Уже большая, — подумала Людмила, — все понимает. Еще годик и — пойдет в школу, там окончит десять классов и, может быть, поступит в финансовый институт. Вот так и жить, следить за ее ростом, радоваться каждому новому слову, которое она произнесет, каждой мысли, созревшей в ее сознании".

В полдень они допололи морковь и встали. Людмила потрогала онемевшие в коленях ноги — пощипала надавленное колено с налипшими травинками и Галочка. Отряхнулись и пошли к дому.

Людмила осторожно ступала по гладкой тропинке, с неохотой, медленно отрывая от прогретой солнцем земли босые ноги. Ласкающее тепло как бы притягивало ступни, от ступней шло по ногам, разливалось по всему телу. Лицо и шею обволакивал ветерок, тоже теплый, ласкающий, — лето… А ранетки и яблоньки перед домом успели вытянуться, раздались вширь, только в их тени и держалась еще влажная утренняя прохлада. Еще месяц-два, и согнутся ветви под тяжестью багряных плодов, потом наступит зима, обложит деревья сугробами, потом — снова цветение… Конечно, так и жить, наблюдать за сменой времен года, наслаждаться теплом лета и радоваться бодрящему холодку зимы. Над головой — синее небо, рядышком — Галя… И Людмила пожалела, что коротка теплая тропка, хотя и тянулась через весь сад-огород.

После обеда она сводила дочь на "Золотой ключик" в кино. Перед вечером все трое (Мария Николаевна третья) играли в лото. Спать Галочка запросилась вместе с матерью, Людмила и в этом не отказала — пусть девочка будет рядом и ночью.

Так и жила с майских праздников: только дочерью, Галей.

Но однажды возвратилась с работы — свекровь завела разговор:

— А не отправить ли нам Галю за город, на дачу? Вон какое тепло.

— Ты что, мама? — Людмила остановилась посреди комнаты, недоуменно огляделась. — Как же мы здесь будем жить одни-то?

— А ей хочется в коллектив, она и в детский садик с удовольствием бы ходила. — Мария Николаевна достала из буфета хлеб и разрезала его на тонкие ломтики. — Подружки Галины уже там.

— Всем садиком уехали?

— Всем.

"Отправить на дачу, остаться одним… — раздумывала Людмила, переодеваясь в спальне. — Чем же тогда жить? Вернулась с работы, кто встретит на улице, кинется на руки?" Но подумала, может, Марии Николаевне трудно: Галя, кухня, сад-огород, — и решила не настаивать на своем.

Увезла дочь за пятнадцать километров от города и долго не могла привыкнуть к тишине и пустоте в доме. Заняться бы домашней работой — свекровь успевала все сделать по дому и хозяйству сама. Накануне выходного дня хотела вымыть полы и наказала Марии Николаевне, чтобы та не занималась уборкой, нет, пришла в половине седьмого — уже чисто.

— Ты почему, мама, не дождалась?

— О чем это? — будто она не догадывалась. Побежала на кухню, засуетилась возле стола. — А ты, раз у тебя вырвалась какая минута, немножечко отдохни. Лето началось, теплынь стоит день и ночь, пошла бы к знакомым, прогулялась по улице.

И Людмила впервые за много месяцев, а может, и лет, одна, без всякой цели очутилась на улице, прошла из конца в конец по всей Пушкинской.