На грани апокалипсиса

Бредли замолчал, давая понять, что о подробностях «иных задач» распространяться не намерен; Сэдлер и сам это понял, поэтому длительное его молчание было вызвано не ожиданием продолжения рассказа – он размышлял о превратностях людских судеб.

– В один прекрасный день, Стэн, я сделал для себя любопытное открытие… Оказывается, люди делятся на две категории: на везучих и невезучих, – заговорил Сэдлер, задумчиво вертя в руках рюмку и глядя, как в ней переливаются остатки виски. – Первым в жизни везет всегда и во всем, вторые довольствуются тем, что им остается. Так вот, вы относитесь к первым. Вам повезло тогда, когда вас не убили при переброске. Еще там, в Берлине. Вам повезло с тем эсэсовским подполковником, который «притащил» вас к нам. Вам повезло, когда беднягу Эдди вместе с вашими документами разнесла на куски немецкая мина. Вам повезло в том, что человек, который «вел» вас в кадровом аппарате УСС, скоропостижно скончался за два дня до вашего прилета в Вашингтон, не успев передать вас кому-либо другому. Вам повезло в том, что УСС, в которое вам удалось проникнуть, вскоре вообще было ликвидировано, а потом, в результате этой ликвидации и образования нового разведывательного управления, возникла такая кадровая чехарда с переводами, что вы проскочили в ЦРУ уже без всяких проблем. Вас вынесла волна благоприятно складывающихся – для вас – обстоятельств. Вам повезло даже в том, что наши… дуболомы вышибли меня сначала в хозотдел, а потом и вообще из разведки.

– И в отместку им, дуболомам, вы нигде и ни разу не вспомнили мое имя?

Сэдлер ответил не сразу. Он вылез из кресла, засунув руки в карманы брюк, прошелся по комнате, остановился у книжных полок и долго рассматривал корешки книг, будто видел их впервые. Он пожалел, что сказал все это: получилась плачущая исповедь завистливого неудачника, поэтому он благодарен был Бредли за то, что тот задал свой вопрос без тени насмешки или злорадства.

Бредли вновь обратил внимание на походку Сэдлера: он обратил на нее внимание еще раньше, когда в течение последних четырех дней наблюдал за ним. Походка, да и весь его облик, были усталыми, вымученными. Так выглядит человек, бесконечно уставший от жизни и разочаровавшийся в ней.

– Местью это назвать нельзя. Это была обида. Простая человеческая обида. На справедливое наказание провинившийся человек не обижается, он понимает, что заслужил его. Но когда наказывают невиновного… Или когда наказание не соответствует проступку… – Сэдлер подошел к столику, наполнил свою рюмку и, не разбавляя, залпом выпил. Затем сказал, улыбнувшись:

– Видите, я научился пить совсем как вы, русские.

– Дурное дело не хитрое.

– А-а… Ну их всех к черту, – махнул рукой Сэдлер. – Они сами выбили меня из обоймы. И давайте на этом экскурс в мою историю закончим. Мне неприятно все это вспоминать. Я вас слушаю, Владимир Алексеевич… ах, извините, Стэн.

Бредли усмехнулся и встал – теперь настал его черед прогуляться по комнате до книжных полок и обратно. Весь разговор был им продуман и выстроен, и все же сейчас, когда дело дошло до главного, Бредли испытал легкое замешательство.

– Когда разведчик ведет охоту за секретами иностранного государства, это нормально. Это его работа, – повернувшись к Сэдлеру, тихо заговорил Бредли. – К профессионалам высокого класса даже иностранная контрразведка относится с неким уважением. Все это понимают, и я в том числе. Я не понимаю другого… Я не понимаю, как разведчик-профессионал может принимать непосредственное участие в создании оружия массового поражения! Я не понимаю, как вы дали согласие на участие в экспериментах над гражданами своей собственной страны, а, Пол? Подождите, не перебивайте, – остановил Бредли Сэдлера: тот явно намеревался либо что-то сказать, либо возразить. – Мне известно про квартиры в Гринвич-Виллидж. Мне известно всё, Пол…

– Всё? – не утерпел-таки Сэдлер.

– Достаточно.

– Достаточно для чего?

– Для того, чтобы начать делать кое-какие выводы. Только не притворяйтесь, что вы не понимаете, о чем идет речь.