На игле

Триша улыбается, а горилла бросает неодобрительный взгляд. Это один из тех парней, на лице у которых написано, что они не одобряют мир в целом и готовы в любой момент вступить с ним в кулачный бой. Я уверен, что он из кварталов Сазерленда. Триша могла бы найти себе и кого-нибудь получше. В школе многие за ней ухаживали. Я всё время вился вокруг неё в надежде на то, что народ примет её за мою девушку, и тогда она, постепенно осознав это, ею и станет. В какой-то момент я уверовал в собственную пропаганду и получил звонкую пощечину по морде после того, как засунул ей руку под кофточку, когда мы гуляли вдоль заброшенной железнодорожной ветки. Кайфолом, разумеется, и её тоже трахал. Сука.

— Он и на час без дела не остается, наш Лоример, — говорит она с мечтательной улыбкой.

Папаша Лоример.

— Ещё бы. У парня столько забот: ломать кайф друзьям, сутенёрствовать, торговать дурью, вымогать деньги. Бедняга Лоример!

Мой желчный тон удивляет меня самого. В конце концов, Кайфолом — мой лучший друг, он да ещё Кочерыжка… и, может быть, Томми. Зачем я так лажаю засранца перед посторонними людьми? Только потому, что он пренебрегал родительскими обязанностями, да и вообще отказывался признавать себя родителем? Нет, скорее всего просто потому, что я завидую ублюдку. Впрочем, ему на это наплевать. А раз ему на это наплевать, то он на это и не обидится. Никогда.

Так или иначе, моя реплика приводит Тришу в ярость.

— Ах вот как! Ну что же, до скорого, Марк!

Парочка поспешно ретируется. Триша несёт поднос с напитками, а горилла из Сазерленда (по крайней мере мне сдаётся, что она оттуда) то и дело оглядывается на нас, чуть не задевая костяшками пальцев лак на танцполу.

И все равно я был не прав, говоря с такой злобой о Кайфоломе. Просто меня бесит, что сукину сыну все сходит с рук, а я всегда остаюсь кругом виноватым. Я предполагаю, что это просто мое извращенное восприятие, а на самом деле у Кайфолома тоже хватает проблем и забот, да и врагов у него скорее всего побольше, чем у меня. Это, разумеется, так. Но мне на это насрать.

Я несу выпивку к столу.

— Всё в порядке, сынок? — спрашивает меня мама.

— Лучше не бывает, мама, просто не бывает, — отвечаю я, пытаясь подражать Джимми Кагни, но выходит это у меня как-то неудачно, как, впрочем, и всё на свете.

Впрочем, что это вообще такое — удачно, неудачно? Мне на это насрать в высшей степени. Жизнь коротка, смерть неизбежна, вот и все, что можно сказать по поводу всего этого дерьма.

Любовь среди могил

Прекрасный выдался денёк. Что в данном случае означает — сосредоточься на том, что делаешь. Первые похороны в моей жизни. Кто-то тихо говорит:

— Давай, Марк.

Я делаю шаг вперёд и хватаюсь за верёвку.

Я помогаю моему отцу и дядям, Чарли и Дуги, предать земле бренные останки моего брата. Вообще-то армия имеет специальных людей для этого дела. «Предоставьте всё нам», — сказал маме ласково офицер из Социальной службы вооружённых сил.

Да, это первые похороны, в которых я принимаю участие. В наши дни чаще кремируют. Я размышляю над тем, что там, в ящике. В том, что это мало похоже на Билли, нет никаких сомнений. Я смотрю на маму и на Шэрон, подружку Билли, которую утешает целая толпа тетушек. Ленни, Пизбо и Наз — дружки Билли — тоже здесь, а ещё несколько армейских приятелей Билли.

Билли Бой, Билли Бой, вот мы и встретились. И тут уж ничего.

Мне вспоминается старая песня братьев Уокер — та, которую ещё потом Ммдж Ур исполнял: «Нет ни сожалений, ни слез. Прощай. И не возвращайся назад», и так далее и тому подобное.

Я не чувствую угрызений совести, только гнев и презрение. Я вскипел, увидев, что гроб покрыт «Юнион Джеком», и молча взирал на то, как прилизанная, елейная пизда в погонах пытается неуклюже утешать мою маму. Но хуже всего то, что из Глазго привалили толпой все родственники со стороны старика. Они полны дерьмовых идей о том, что Билли умер на службе Родине и всякой прочей холуйской протестантской хери. Мой брат был обычным тупым ублюдком, чистым и простым в своей тупости. Не был он ни мучеником, ни героем.

Меня охватывает приступ смеха, который мне удаётся сдерживать с огромным трудом. Я чуть не сгибаюсь пополам от истерического смеха, как Чарли, мой дядя по отцу, хватает меня за руку. Он смотрит на меня крайне недружелюбно, но этот мудак всегда и на всех так смотрит. Эффи, его жена, оттягивает уёбка в сторону, приговаривая:

— Мальчик убит горем. Просто у него нервы, Чик. Мальчик убит горем.

Отвалите от меня и умойте свои засранные рожи, грязные уиджи.

Билли Бой, так эти засранцы называли его, когда он был маленьким. Его они всегда спрашивали: «Как дела, Билли Бой?» — в то время как мне, ошивавшемуся тем делом за диваном, доставалось только «Привет, сынок!».