На изнанке чудес (СИ)

И вот тут-то Марту прорвало. Гнев перелился через край и приобрел ужасающие масштабы. Сперва она разразилась потоком нецензурных эпитетов в адрес своего спасителя, а потом как развернется — да как врежет! Нос, живот, солнечное сплетение. В Марту словно злой дух вселился. Лупит и лупит без остановки. Будто перед ней не трубочист — боксёрская груша.

Гедеон был так ошарашен, что забыл, как надо защищаться. Экая шмакодявка — а сколько силищи! Расквасила ему нижнюю губу, приложила кулаком по ключице и, тяжело дыша, зарядила напоследок в челюсть.

— Что, полегчало? — с укоризной прошамкал Гедеон, не досчитавшись одного зуба. На подбородке у него наливался синяк внушительных размеров.

— Чтоб у тебя подсолнух в желудке проклюнулся и на косую сажень вымахал! — не поскупилась на пожелания Марта.

— Ну всё, всё, — сказала Пелагея, появляясь из тени и беря девушку под локоть. — Выпустила пар — и будет.

То есть, она до сих пор просто стояла и смотрела?! Клятая женская солидарность! Гедеон даже не успевал все ушибленные места потирать — рук не хватало. Кого тут, спрашивается, жалеть нужно?

Но Пелагея его словно и не замечала вовсе. Сплошь Марта да Марта. Несчастная, жизнью потрепанная, в кандалах побывавшая.

А ему — безвольно за ними следом плестись. Потому как приказ: в лесной дом вернуться. И не ослушаешься. Не попрёшь против чужой воли. Воля эта накрепко засела у него в голове. А расплатой за сопротивление — приступы сверлящей боли.

Сосульки, еще сутки назад празднично поблёскивавшие на водостоках, растаяли без следа. Пахло чем-то горьким и пряным. А под дверью душещипательно мяукал Обормот. Выяснилось — неспроста. Стоило хозяйке-узурпаторше эту самую дверь открыть, как кот опрометью ринулся в промозглую ветреную сырость.

«Неужели призраки завелись? — устало подумала Пелагея. — Или Юлиана с человеком-клёном не выдержали борьбы?.. Ах, нет! Что за глупости!»

Она поскорее отогнала тревожные мысли и бросилась в гостиную.

Слишком много неприятностей свалилось ей на голову за последние дни. Честное слово, могли бы уже поодиночке падать, а не всем скопом.

Пелагея замерла на середине пути и попыталась протолкнуть воздух в перехваченное спазмом горло. Из ступней лежащего на диване Киприана тянулись толстые сучковатые корни. Они оплели ножки стола, опрокинули скамейку, насквозь продырявили спинку кресла и, попутно расколотив фарфоровую вазу, доставшуюся Пелагее в наследство, разбили окно, которое выходило на березовую рощицу.

В объятиях кленового оборотня крепко и безмятежно спала Юлиана. Ее совсем не волновало, что обнимают ее теперь не руки, а их жутковатые одеревеневшие подобия. Бурые и широкие, сплошь в бороздах, с длинными почерневшими когтями.

— Перерождение не удалось, — шёпотом констатировала Пелагея.

С дрожью в подгибающихся коленях она отправилась вызволять Кекса, который тоненько тявкал и подвывал, беспомощно барахтаясь в бадье для проращивания пшеницы.

Марта перевела одичалый взгляд с идеальных, малость заострившихся черт лица человека-клёна (единственного, что во всем этом безобразии не претерпело изменений) на корни и разбитое окно, откуда брал начало коварный сквозняк.

— Чтоб меня в баранку скрутило! — высказалась она совершенно замогильным голосом и побледнела сразу на несколько тонов (хотя бледнеть дальше было уже некуда). Осесть на пол ей с неожиданно трогательной заботой помешал несостоявшийся убийца. — Что с ними? Спят? Умерли?

— Ни то, ни другое, — сказала Пелагея, достав из бадьи насмерть перепуганного и насквозь промокшего Кекса. — Можешь объяснить толком, что здесь произошло? — спросила она у пса.

Вместо ответа Кекс расчихался. С трудом держась на четырёх лапах, кое-как отряхнулся, обрызгав хозяйский подол. И ткнулся носом в бок облепленному грязью Пирогу. Судя по всему, грязь произвела на Кекса лечебное действие, потому как он наконец сумел связать слова в преложения.

— Доктор «витаминный укольчик» вколол, — сипло сказал он. — А потом началось…

О том, что конкретно началось, можно было догадаться по развороченной мебели, живой экспозиции под названием «красавица и чудовище» и, разумеется, панике кота Обормота, который так до сих пор не вернулся со двора.

Витаминный укольчик сделал свое гнусное дело. Превратил ничего не подозревающего Киприана в древесное страшилище из легенд и сказаний. И, видимо, до колик перепугал бедного врача. Всё, что осталось от деятеля современной медицины, могло запросто уместиться в кармане: резиновая перчатка, клетчатый шейный платок да игла, которая осталась торчать чуть выше одревесневшего локтя Киприана. Самого доктора как ветром сдуло.

Иглу Пелагея предусмотрительно решила не вынимать. А шейный платок отправился в лохань для стирки, потому как от него нестерпимо разило мужским одеколоном.