На изнанке чудес (СИ)

— Ты наделила меня почти человеческим телом, однако не учла, что мои силы по-прежнему сверхчеловеческие. Так недальновидно! — шепчет Эремиор, согревая ее щеку своим дыханием.

С уст Теоры рвутся странные слова:

— Пусти! Времени мало. Камень растрескался, и моя красота увядает. Видишь, что мы натворили?

— Как же я отпущу, когда ты стала мне дороже всего на свете?

Теора поднимается на цыпочки и заглядывает ему в глаза — непроницаемые, затянутые черной плёнкой. Но она-то знает, что за этой плёнкой, за мрачной оболочкой скрывается ее сияющий, светлый, бесконечно любимый покровитель.

— Рядом с тобой… — произносит она, стараясь унять дрожь. — Рядом с тобой мое сердце бьется чаще и мёрзну я меньше. Но тебе не изменить того, что со мной происходит. Помешаешь встретиться с Мердой — и мне конец. Понимаешь?

— С чего ты взяла? — не сдаётся Эремиор. — Вдруг это всего лишь недомогание? Вдруг ты просто-напросто заболела?

Теора с грустью качает головой:

— Природа дала сигнал. Ее не обмануть.

Поддавшись неосознанному порыву, Эремиор порывисто притянул ее к себе и сжал — крепко-крепко — словно его объятия могли придать Теоре сил.

— Как спокойно! — выдохнула она, уткнувшись ему в плечо.

Мир вдруг сжался до размеров игольного ушка, замедлился, затих. И не было в нем того надрыва, тех страданий и боли, что пережила и готовилась пережить Теора.

А вокруг бушевала вьюга. Воздвигала и рушила сыпучие белые стены, слизывала цепочки следов, швырялась в лицо горстями снега, выла и стонала от неизбывной тоски. Дымчатые дирижабли туч нескончаемой чередой тянулись по небу, напарываясь основаниями на верхушки могучих сосен.

— Ты сделал всё, что мог, — сказала Теора, отстраняясь. — Дальше я пойду сама.

— Разве не нужно дождаться ночи?

— Ночь наступает, когда Мерда выходит из своей хижины, — отчуждённо ответила она. Сделала шаг назад и двинулась в беснующееся чрево метели — навстречу тёмной колышущейся фигуре.

56. Избавление

Сколько человеческих жизней Мерда погубила, чтобы перестать бояться солнца? И как много людей убила после этого?

Теора внутренне сжалась: она следующая.

Метель забавлялась с пропахшим кровью, изодранным балахоном, вторила голодному вою монстра, заполучившего чужие образы. Слив их воедино, Мерда вместо долгожданной красоты обзавелась уродливым мягким панцирем.

Новый шаг навстречу. Нога погрязает в снегу, и страшная фигура отчетливее проступает за колкой пеленой бури. Крик липнет к гортани, сердце, как сумасшедшее, скачет на батуте. Вверх — и пульс набатом стучит в ушах. Вниз — и обрываются нити, связывающие Теору с реальностью. Теперь происходящее кажется ей лишь кошмарным сном. Может, оно и к лучшему.

У Мерды на безобразном студенистом лице застыло выражение растерянности. Так выглядит апатичная, печальная рыба-капля, что обитает в океанских глубинах. Ядовитый аметистовый взгляд как будто просит о спасении, умоляя подойти ближе. Ее гнетет проклятье десятков и сотен людей, из чьих тел она сложила себя.

Еще шаг — и Теору покидают остатки радости. Сокровища светлых воспоминаний похищены. Вместо них — жалкие, выцветшие подделки, сизый дым и густая, как сбитень, тоска. Мерда протягивает руки, накрывает костлявыми кистями плечи жертвы и в попытке улыбнуться разевает безгубый рот с акульими зубами. Скоро ее голод будет утолён.

Гнилостное дыхание смерти отравляет воздух, и колени Теоры норовят подломиться. Завывания бури почти что оглушили ее. Ноздри забивает тошнотворный запах, глаза залепляет тьма. Заключить Мерду в ответные объятия? Почему бы нет? Глупо прятаться от неизбежности. Обезвоживание души не обратить вспять.

— Моя жизнь сплошные дебри непролазные. Она тебе нужна? Тогда бери.

В артериях вместо крови пульсирует разъедающая кислота, пульсируют и множатся метастазы удушливого мрака. Нет больше ни леса, ни холодных ветров. Не шумят кроны сосен. Теора ощущает лишь близкое колыхание суставчатого тела и то, как из нее медленно высасывают соки.

Удручающее, должно быть, зрелище. Как, интересно, вернула себе разум та старушка, Дорофея? Ведь она, вроде бы, стала вменяемой как раз после появления внучки. Не любовь ли излечила ее? И не говорил ли Незримый, что Теора будет разить любовью?

Незримый… Видно, сокровищницу опустошили не до конца. Последний крошечный бриллиант схоронился на задворках памяти. И при мысли о нем в груди разлилось странное тепло, еле заметной белой звездочкой засияла в сознании радость. Как же его звали? Имя, нужно лишь вспомнить имя… Эремиор.

— Эремиор, — повторила Теора одними губами. Бережно, чтобы не уронить, не расплескать чашу нежданно нахлынувшего счастья. И вспомнила поцелуй.

В той яви, куда унёс ее сон, небо гремело грозами, низвергало водопады дождей, а они с Эремиором стояли, стиснув друг друга в жарких объятиях, и весь свирепый, неукротимый мир был им родным домом.

Теора призвала воспоминания о заступнике — и звезда вспыхнула, как бенгальский огонь. Разгорелась слепящим пламенем, вытеснила серое безразличие, затопила ее целиком. И в этот миг Мерда разразилась страшными криками.