На Калиновом мосту

Иван вспомнил, как уходя в номер, поднималась по лестнице отеля Диана. Она, конечно, знала, что он неотрывно смотрит на нее и поэтому совсем чуть‑чуть усилила свою женскую привлекательность мягкостью и плавностью движений. Иван совсем не слушал приятеля, думая лишь о том, что нужно быстрее найти какой‑нибудь повод, чтобы сейчас же уйти из ресторана и вернуться в отель. Но в голову ничего не приходило.

– … и главное, никогда, запомни, никогда ничего нельзя прощать! Мы это лучше всех знаем, – оглядывая всех вокруг, очень громко, будто выражая общее мнение, вдруг произнес Петр Николаевич, неожиданно перейдя от личных проблем к проблемам еврейского государства.

Иван вздохнул. Принесли еще закуски. Ему казалось, что даже рыба, лежащая на тарелке, своим тусклым глазом смотрела на него укоризненно: «Зачем ты слушаешь эту ерунду – беги к ней».

– Сегодня ты простил, что тебя обозвали жидом – завтра они сожгут твой магазин, а потом захотят, чтобы ты им отдал для утехи своих дочерей…

– Кстати, ты еще так и не женился? – спросил Иван, чтобы сменить тему.

– Нет, не женился. И это вообще совсем некстати, – почему‑то обиделся Петр. – Пойми, бить все равно придется, – заверил он, стукнув кулаком по столу.

Приятель рассуждал с таким видом, будто бы сам лично участвовал во многих драках. Но Иван знал, что трезвый он крайне деликатный и застенчивый человек, что даже попросить водителя маршрутки остановиться там, где ему надо выйти, для него большое достижение.

– Но если на этом этапе хама можно привести в чувство обычной оплеухой, – продолжал Петр, – то потом придется стирать с лица земли всю его деревню. Так что быстрое решительное наказание – это гуманизм.

Иван наконец прислушался к тому, что говорит его старый знакомый и не удержался:

– Я смотрю, ты изменился. Стал решителен и категоричен.

Петр на мгновение задумался, не зная как расценить эти слова: как иронию или как комплимент. Решив, что это комплимент и поощрение, продолжил:

– Слабость и уязвимость России в том, что русские оценивают мир вокруг них и все события, исходя из короткого времени только своей жизни. «После нас хоть потоп и гори все синим пламенем». А мы, евреи, рассчитываем все на века, на многие поколения вперед, – поучал он Ивана, катая в пряном соусе хрустящий шарик фалафеля. – Мы заключили договор, завет с богом три тысячи лет назад, и выполняем его, не рассуждая. А вы все мечетесь, даже не в силах заглянуть в завтрашний день. Ищете новых богов и кумиров. А ведь написано: «Не сотвори себе кумира». Сами их создаете, сами поклоняетесь, сами не способны выполнить новые заповеди. Обвинять себя в нерадивости вам не нравится. Поэтому в своих проблемах обвиняете богов и с облегчением сбрасываете их с пьедестала.

– Ну а если так получилось, что цель не та… Ошиблись, когда  выбирали направление… Что же, так и ковылять не в ту сторону?

– Может лучше ковылять. Если все время болтаться как говно в проруби, то вообще никуда не дойдешь. Без идеи, без цели, пусть даже ложной, нация превращается в толпу. Ведь говорят: «цель – ничто, движение – все». Да и как можно узнать, какая дорога правильная, пока не дойдешь до конца?

Перемены, вдруг произошедшие в Пете, удивили Ивана. Старый приятель стал заносчивым и высокомерным. Это начинало раздражать.

– Мне иногда кажется, что все идеи – обман, – резко ответил Иван. – Да и родины никакой не существует. Древние бандиты когда‑то поделили между собой кто от какого народа кормиться будет и название себе придумали. А родина – это десяток близких друзей, твой двор и речка за домом.

– Вот‑вот. Вы русские еще не научились родину ценить, потому что не знаете, как это вдруг оказаться без нее, – наставительно произнес Петр. – Если бы евреи думали как ты, то нас бы до сих пор и громили в этих наших еврейских дворах и гетто, где старенькая тетя Сима – единственный защитник для всех униженных и оскорбленных. Ведь мы никому не мешали. Ну торговали, работали больше чем другие, учились, когда другие баклуши били… А к чему это приводило? Как соберется любая толпа бездельников, выпьет и куда идет? Евреев громить. А теперь не получается. Потому что и идея есть, и родина. Из‑за одного еврея Израиль любой стране может войну объявить. Вот так!

Петр Николаевич был по‑настоящему горд и за себя и за всех евреев.

– Русскому бы народу, – улыбнулся он снисходительно, – хороших бы руководителей евреев.

– Неплохая идея, – вдруг вмешался с соседнего столика пожилой мужчина. – Мало нам своих проблем, давай поучим жить кого‑нибудь еще. Ты парниша, наверное, только приехал, а я вот уже тридцать лет живу здесь. Как Союз накрылся, мы сразу сюда.

– И это как‑то доказывает, что я не прав? – холодно и даже пренебрежительно спросил Петр.

– Я хочу сказать, что ты жалкий поц, – обиделся сосед на его нагловатый тон. – Мало нас столько лет били за то, что лезли везде, где не надо, а ты опять куда‑то собрался. Ты ведь, чтобы в армии не служить, еще в России справку приготовил, а у меня два ранения.

– Никаких справок я не брал. И если надо, пойду наш Израиль первым защищать.