На Калиновом мосту

– Ты что это так разошелся? – искренне удивился реакции приятеля Михаил. – Здесь, кстати, тоже по понятиям живут, а закон, если и есть, то исключительно для бедных. Только все это они за сотни лет прятать научились. И мы им здесь точно не нужны. И зря ты так уверен, что они нас не боятся. Посмотри вокруг: да они на самом деле ожирели и прогнили до основания – их толкни посильнее и посыпятся. Так что мы еще посмотрим, кто кого сожрет.

Михаил Борисович Чернуха так и стоял на веранде перед домом в своих смешных белых растянутых трусах. Было ощущение, что вопрос, который мучил его долгое время, сейчас наконец решился. И он этому был очень рад.

– Когда СССР еще существовал, то они от страха в Европе витрину капитализма сделали, – Михаил говорил негромко и убедительно, иногда взмахивая рукой, как когда‑то на комсомольских собраниях. – Раскошелились и из пары стран сотворили западную сказку. Смотрите мол, как хорошо жить при нашей буржуинской власти. Тридцать видов колбасы… Потому что боялись, что их свои же рабочие, как когда‑то в России, на фонарях вздернут. Мы рты разинули и поверили.

Чернуха будто самому себе обстоятельно объяснял, почему он одним из первых демонстративно сжег свой партийный билет.

– А как своими же руками Советский Союз угробили, витрина стала не нужна. Да и мы тоже. Только ресурсы. Скрипач не нужен. Поэтому скоро кирдык сладкой жизни и в Европе твоей, и в Америке. Не нужны больше эти ожиревшие бездельники. Неужели ты так и не понял, для чего мы эту дрянь в контейнерах возим? Слишком много стало лишних людей, а хозяин теперь один. Ему лишние рты теперь в обузу.

Горемыкин не знал, что ответить. Он прекрасно понимал, что спорить с упертым Чернухой бесполезно. Эдуард вернулся в дом, взял пульт и включил телевизор. Постояв минуту перед экраном, удивленно слушая, что там говорят, подошел к барной стойке, налил в стакан большую порцию виски и немедленно выпил.

– Ты что это прямо с утра? – воскликнул Чернуха, который в этот момент тоже вернулся в гостиную.

– Посмотри сюда! – Эдуард, морщась от виски, показал бокалом в сторону телевизора.

– Ты же знаешь, я с английским не в ладах, – ответил Михаил. – А что там? А это не Генри Мидаса показывают?

– Его, гада. Целый новостной выпуск о нем.

– И что нового? Удвоил свое состояние?

– Как раз наоборот. Его обвиняют в педофилии. И акции всех его компаний летят в пропасть.

– Что-о-о?.. Не может быть!.. Кто обвиняет?

– Кто, кто? – сплюнул в сердцах Эдуард. – Ты что, идиот? Народ Соединенных Штатов…

– Да какой народ? Ты что мелешь?

– Да неважно какой. Важно, что кто‑то, кто покруче Мидаса, решил его раздавить. И у него это хорошо получилось. Такие новости случайными не бывают и после такого зашквара уже не поднимаются.

– А ты говоришь, что это у нас все по понятиям! Вот, смотри! – Михаил подошел к телевизору и постучал пальцем по экрану, – И статейку ему нашли самую нехорошую. Все как у нас дома, – криво улыбнулся он. – А ты что так за него переживаешь? Ты случайно не на него подрабатывал?

Эдуард Горемыкин молчал. Вдруг накатила такая усталость, что даже врать не хотелось.

– Все с тобой ясно, – глубоко вздохнул Михаил и подошел к бару. – За столько лет ничего не изменилось, – он оглянулся на раздавленного приятеля. – Ну, ты не переживай. Он и меня просил за тобой присматривать, – Чернуха тоже налил виски и, покачивая головой, добавил: – Так что получается, что мы оба друг на друга ему стучали.

– Не первый раз, – облегченно рассмеялся Горемыкин. – Судьбина у нас с тобой такая: стучать друг на друга.

Михаил налил еще один бокал и принес Эдуарду.

– У каждого должна быть своя родина. Где родился там и кормись, – сказал он, протягивая виски. – И хорошо жить мы можем только за счет своей страны – ее людей и ресурсов. А чтобы нам подольше продержаться, так и будем дальше играть в либерала и патриота. Пусть люди выбирают кого хотят.

– А что скажут здесь, на Западе? – взяв бокал, спросил Горемыкин. – А Кауперман? Мы же, вроде, на него еще работаем. А вирус этот?

– А для Запада лучше нас и нет никого. Деньги свои мы у них храним. Как когда‑то дань при татаро‑монголах. Получается, что финансы наши на них работают. У себя ничего толкового не делаем, чтобы им конкуренцию не составить. Да уже и не сможем, потому что разучились, а кто еще что‑то делать умеет, тот мечтает сюда уехать. Лучше нас им никого не найти. Преданные и верные, – Михаил вернулся к бару и налил еще виски. – Кауперман говоришь? Видишь, как у них тут все неоднозначно. Не только мы жрем друг друга как крысы в банке… У них все так же… А вирус? Есть ли он вообще? Или кто‑то решил хорошо заработать на панике или еще как, – Чернуха выпил, не предлагая товарищу. – Пойдем теперь город посмотрим. Убедимся, как они здесь загнивают.

«Такие мы с тобой преданные и верные, что готовы друг друга в сливной канаве утопить за тридцать монеточек, – усмехнулся про себя Горемыкин. – Но, похоже, что нам до самой смерти придется  друзьями прикидываться… Пока друг друга не сожрем», – подумал он, зная, что его приятель думает точно так же.

Глава 21