Разговор со мной КГБ опять повело через «посредников»: обещают и угрожают. Но попятно окончательно: они никогда даже не собирались выпускать его, главное, чтобы было тихо, чтобы за границей не было шума и протестов.
С 1 июня и до начала сентября «лечат» комплексно: дают таблетки трифтазина и одновременно уколы иксулина. До шока, по-видимому, не доводят.
Настроение подавленное, пессимистическое: «Не выбраться мне отсюда!»
Рассказываю ему на всех свиданиях, что делается в его защиту, выбираю самые «анекдотические» случаи, чтобы хоть немного развеселить, поддержать.
В мае месяце ко мне заехала группа американских сенаторов, пришли ночью, в два часа. Расспрашивали о состоянии Лени, утешали. Они даже сами не представляли, какой поддержкой это было для нас всех, а не только для меня, — живые люди из почти неведомого мира. И таким это было контрастом с утром, когда пошла на работу, где меня обматюкали последними словами. К тому времени устроилась на работу в фотоателье, это называлось «агентом» — ходила по домам и собирала заказы на изготовление фотографий. Устроилась незаконно, так как при оформлении скрыла, что имею высшее образование, иначе бы не приняли: есть инструкция, по которой на должность рабочего людей с высшим образованием не принимают.
Шли месяцы — ничего не менялось в положении Лени. Я уже перестала верить в то, что изменения возможны. Скорее по инерции, чем с надеждой, продолжала писать, но уже не в советские инстанции, а снова на Запад. Стало известно, что в октябре Международный комитет математиков вновь организовывает митинг в защиту Лени. Но о чем писать — ведь никаких изменений нет, все идет «спокойно», размеренно», уже нечем «удивить», поразить, нет никаких сенсаций.