На карнавале истории

Вопрос: Мы поражены тем, что вы не знаете адреса Министерства иностранных дел. Мы должны будем посылать такие приглашения во все министерства, пока оно попадет в нужное. Разве это нормально?

Есть ли надежда, что Плющ и Евдокимов попадут во Францию?

Ответ: На такой вопрос я не могу ответить. Это вопрос не наш.

Вопрос: Можно ли прислать медикаменты Плющу и Евдокимову?

Ответ: Если они показаны при лечении и соответствуют нашим ГОСТам, т. е. тем, по которым мы закупаем лекарства за границей.

Вопрос: Как вы относитесь к тому, что в лечении Плюща применяются такие препараты, как галоперидол и инсулин, они ведь очень вредные?

Ответ: В Советском Союзе это принятые лекарства, мы читаем литературу и знаем, что за границей они тоже применяются. И у вас во Франции. Если вы этого не знаете, то это значит, что вы не читаете вашей медицинской литературы.

(Встает: Я ответил на все поставленные вопросы.)

Нелепость происходящего обескуражила французов, для нас же это было естественным. Государство, где все анонимно: преступление, суд, палачи — только жертвы реальны; где круговая порука безответственности помогает надежно скрывать любые преступления.

Обращение к математикам вылилось в своеобразное подведение «итогов» взглядов на общество, в котором мы живем, на себя в этом обществе. Письмо было названо:

ПЫТКА ВРЕМЕНЕМ. Октябрь 1975 года

(взявшим на себя труд откликнуться на страшную судьбу Леонида Плюща адресуем).

В день, который назван именем моего мужа Леонида Плюща, я обращаюсь к вам со словами благодарности и печали. Неизмерима благодарность и неизмерима печаль.

Вглядываясь в те страшные три с половиной года, которые Леонид Иванович пробыл в тюрьме, думая о будущем, пока беспросветном, мы неустанно задаем себе один и тот же вопрос: зачем, с какой целью государство обрушило такие муки на одного человека, зачем, с какой целью оторван муж от жены, отец от детей, друг от друзей. Кому и зачем нужно, чтобы через каждые две недели, после поездок в Днепропетровскую больницу мы убеждались в том, что физические силы самого близкого и дорогого для нас человека иссякают под действием непрекращающейся пытки лекарственными препаратами, тускнеет светлый ум, притупляется тот страстный интерес к жизни, который был основой существования, самой сутью личности Леонида Ивановича? За что Леонид Иванович приговорен к бессрочному умиранию, а нас обрекли на роль бессильных свидетелей со стороны?

Вначале казалось, что Леонида Ивановича хотят заставить отказаться от своих убеждений, перечеркнуть свое прошлое, публично покаяться в «грехах» и вымолить за них прощение. Но попытки эти ни к чему не привели: Леонид Иванович выстоял нравственно, не пошел на диалог со своими палачами.

Мы думаем теперь, что в самой длительности заключения Леонида Ивановича в спецпсихбольнице, в очевидной бессмыслице такого заключения даже с точки зрения того абсурдного диагноза, к которому приговорили Леонида Ивановича, можно найти ответ на наши вопросы. Леониду Ивановичу не просто мстят за стойкость, мужество и верность своим убеждениям.

Его, нас, семью, друзей и близких, всех, кто знает о «деле Плюща», пытают временем, т. е. приучают к тому, что происходящее с нами естественно, законно, обыденно и нормально, что так и должно быть, что иначе быть не может.

Естественно и законно для нашей страны, что психически здоровый, одаренный человек, когда-то полный неистощимой социальной энергии, встречает 36-й год своей жизни не в кругу семьи, друзей, научных и общественных интересов, а в одной камере с 28-ю маньяками-убийцами, патологическими преступниками.

Личностная социальная активность считается в советской стране социально опасной, как только она выходит за рамки общепринятой догматики. Таков неписаный закон. Социально опасные должны быть изолированы. Этот закон уже «писан», и по нему Леонид Иванович осужден.

Будущее покажет, проводят ли над Леонидом Ивановичем Плющом очередной научный эксперимент: ведь и впрямь интересно и «научно необходимо» знать, до какой степени и как долго может продержаться нормальная человеческая психика, беспрерывно атакуемая огромными дозами медицинских препаратов, обычно применяемых к людям, психически неполноценным.

Но то, что и над Леонидом Ивановичем, и над всеми нами поставлен социальный эксперимент, — несомненно. Нас приучают чувствовать себя изгоями, отщепенцами, каждый шаг которых незаконен, а оставление «на свободе» — неслыханная милость. Даже простое общение с нами затруднено, ибо требует от окружающих мужества, на которое способны немногие: ведь в любую минуту знакомство с нами может обернуться преступлением в глазах КГБ.