На карнавале истории

— Там какой-то Дзюба выступал, а его молодчики не выпускали из кинотеатра тех, кто струсил. Они с кулаками набрасывались на трусов. Трусить плохо, но что ж это за борцы за свободу, если они запрещают свободу бояться?

— Я знаю этих «дзюбовских молодчиков». Это худенькие интеллигентные парни и девушки, они не только не хотят, но и не умеют драться.

— А вы там были?

— Нет.

— Что же вы за математик, если основываетесь не на фактах?

— А вы там были?

— Нет, но мне рассказывал сотрудник Президиума, который все это видел.

— А мне рассказывали с десяток людей, в том числе те, кто ненавидит и боится украинских патриотов. Вы же член партии и должны знать, что классовое положение может искажать видение фактов. У меня более достоверные факты, т. к. и свидетелей больше, и среди свидетелей — противники украинских патриотов.

— Мы оба не были там, и потому не стоит продолжать спор. Вы знаете, что такое ОУН?

— Организация украинских националистов.

— Да, бандеровцев. Они вместе с фашистами уничтожали тысячи русских и евреев.

— Нет, не все шли с фашистами. Большинство украинских крестьян выступили против Сталина только потому, что помнили голод на Украине. Увидев Гитлера, они восстали и против фашистов.

— Вы не знаете историю или подтасовываете ее. Голод был и на Дону (я сам оттуда и видел голод), и на Кубани, и в Сибири. Этот голод был по вине кулаков.

— Да, но на границах Украины стояли войска и не пускали голодающих в Россию.

— Откуда вы это знаете?

— Мне рассказывали об этом те, кто проводил коллективизацию.

— У меня нет больше времени. Об украинских процессах я узнаю все детали и вызову, если понадобится, вас.

После Глушкова пошел к Амосову.

Предварительно показал письмо его сотрудникам.

— Не ходи — он тут же позвонит в КГБ. Ведь он член Верховного Совета.

— А если я приду с Линой Костенко?

— Может быть, подпишет: он жаждет славы у гуманитарной и технической интеллигенции.

— Кто из вас подпишет?

Один смотрит на другого. Наконец самый смелый говорит:

— Если подпишет Амосов, то и мы все подпишем. А так — страшно.

Чтобы объяснить, что такое Амосов, они рассказали одну историю.

Сотрудница отдела биокибернетики проводила опыты в барокамере. Начался пожар. Дверь барокамеры заклинило. Позвонила, видимо, по телефону — не работает. Так и сгорела. (Я знал её…)

Началось следствие. Обвинили в халатности Э. Голованя. Эмиль пошел к Амосову: «Мы ведь все виноваты, и вы тоже. Я просил у вас добиться ремонта всех приборов, вы были заняты… и вот…»

— У меня депутатская неприкосновенность. Выпутывайтесь сами.

Голованя спасло то, что следователь установил «алиби».

— Это и есть прогрессивный, «левый» Амосов.

Такая характеристика со стороны любимцев Амосова убедила меня в том, что не стоит рисковать.

Растроенный, я вернулся к тем, кто посоветовал получить подписи боссов науки. Выслушав, один из них запротестовал:

— Мерзавцы. Но мы-то что, не имеем достоинства? Зачем нам страховаться? Подпишем и без них…

Итак, две подписи уже есть, не больно маститые, правда.

Очень печальная картина открылась передо мной, когда я встретился с другими. Собрал всего… 7 подписей.

На следующий день один из подписавших признался, что его жена устроила скандал из-за того, что он подписал.

— Но я все же оставлю подпись.

У него было виноватое лицо. Совесть — с одной стороны, жена — с другой. Что делать мне? Вижу, смертельно трусит. Значит, только 6 подписей.

— Хорошо, я сожгу письмо, т. к. все равно мало подписей.

Он согласился с моим решением — мало…

Рассказал о своей «подписантской Одиссее» Дзюбе. Он очень жалел, что не пошел к Глушкову поговорить о дзюбовских молодчиках. С тем, что мало подписей, не согласился со мной: не в количестве дело. КГБ должен знать, что не все будут молчать.

Приехавшие из Москвы привезли отрывки из стенограммы процесса над Синявским и Даниэлем.

Ощущение кафкианы нарастало.

Кафка в это время стал среди молодежи очень популярен. Несколько его вещей опубликовали в журналах. Вышел том Кафки с «Процессом» тиражом в 9 тысяч экземпляров, из них 6 тысяч пошло за границу.

Поразило, насколько глубоко Кафка отражает абсурд нашего мира, столь знакомого — советского в кафкианском «бреде». Было очень смешно читать наших критиков о певце «отчуждения в гниющей феодально-капиталистической Австро-Венгрии»: если мы узнаём в этом отчуждении свое, то какой же мир у нас, при «социализме»?

Философские работы об отчуждении росли, как грибы. Вначале писали о том, что это ранний Маркс, еще не марксист. Потом писали, что-де буржуазные философы говорят, что ранний Маркс — гуманист, а поздний — антигуманист.

Раскопали в «Капитале» места, ясно указывающие на то, что и у позднего Маркса есть идеи об отчуждении, но только более зрелые.

Знакомый философ рассказал, что выясняется, что прежние переводы «Капитала» на низком уровне, они почти не передают слов о теории отчуждения. Сейчас делают новый перевод.