На карнавале истории

Он получил 5 лет лагерей строгого режима за «антисоветскую националистическую пропаганду и агитацию».

Зарубежное радио сообщило, что Дзюба арестован. Я пришел к нему на работу. Он смеялся — целый день звонки со всего Киева и даже из Львова, все проверяют.

— Перепутали, видимо, со Светличным.

*

23 марта 66-го г. я узнал от одного товарища, связанного с милицией, что 25-го будет новый суд — над О. Мартиненко, И. Русиным и Е. Ф. Кузнецовой.

Сообщил Дзюбе. Он не поверил, т. к. родных и свидетелей по делу не вызвали еще на суд. Долго пришлось убеждать, что сведения достоверные.

Утром 25-го возле здания суда собралось человек 15. С некоторыми я уже был знаком раньше. Были поэты Л. Костенко, И. Драч, Л. Забашта (жена чиновного поэта А. Малышко), критик Е. Сверстюк, писатель-фантаст О. Бердник, жена Ивана Светличного, украинского переводчика и критика, также арестованного в 65-м году, но почему-то не представленного на суд.

У дверей суда стояла милиция и никого не пускала. Завязалась дискуссия — по какому праву не пускают в зал, ведь суд по закону открытый.

Милиция не могла что-либо объяснить. Ссылались на постановление суда.

5-6 человек пошли к Прокурору республики. В приемной сидело много людей. Вышла старая женщина, плачет: секретарь к прокурору не пропустила, т. к. бабка не могла толком объяснить, зачем ей нужно к столь высокому начальству. Секретарь вышла вслед за ней, выговаривая за бестолковость. Она увидела нас и спросила, по какому мы делу.

Дзюба объяснил, что мы из Союза писателей и что нам надо попасть на суд над нашими товарищами. Секретарь широким жестом пригласила к себе, без очереди: писатели все-таки, инженеры человеческих душ.

— Ваши товарищи зверски убили кого-либо?

Улыбается с сочувствием.

— Нет.

— А!? Изнасилование малолетней??

— Нет.

— Так что же?

Продолжает ласково улыбаться…

— Статья 62-я Уголовного кодекса.

Стала искать статью. Улыбка сменилась холодом, гневом.

— Антисоветская пропаганда и агитация?!

Стали ей объяснять, что обвинение ложное, ведь такое уже было в 30-х и 40-х годах, что по закону суд по этой статье не может быть закрытым, что мы имеем право присутствовать на суде.

Секретарь попросила на время выйти — она созвонится с начальством.

Ко мне подошла Л. Забашта и стала упрекать меня за мой русский язык. Я терпеливо объяснил, что жил в Киргизии, Одессе и Киеве, в местах, где почти не слышно украинской речи, и потому мне трудно говорить по-украински.

— Но ведь вы украинец?

— Да.

— Значит, вы должны говорить на родном языке!

— Но ведь не в этом главное, главное в борьбе с преследованием за мысль.

Спор прервался, т. к. нас вызвала секретарша. Она объяснила, что суд закрытый по закону, что прокурор занят и что нужно пойти либо к Макогону, либо к Гапону, областному начальству по части прокурорского надзора.

Фамилия Гапон вызвала невеселый смех. Лина Костенко саркастически напомнила «Процесс» Кафки.

Вышли ни с чем. В меня опять вцепилась Забашта.

Подошли к зданию суда. Милиционеры стояли лишь у дверей, ведущих в залы, где проводятся судебные разбирательства. Воспользовавшись этим, мы рванулись на лестницу, ведущую к областному прокурору. Подбежали два милиционера.

— Граждане, вы куда?

— К прокурору.

— Здесь присутственные места.

От словосочетания «присутственные места» пахнуло седой древностью, царскими временами.

Я прокомментировал:

— Ну, вот, скоро милиция будет называться жандармерией, а КГБ — охранкой.

Дзюба заявил милиционерам, что нам сказали, что вход к областному прокурору свободен всегда.

Милиционеры потоптались и заявили, что вышвырнут нас на улицу:

— Есть указание вас не пускать.

При этом показал почему-то на меня.

— А в указании есть моя фотография? Откуда вы знаете, что именно меня нельзя пускать?

— Вас всех велено не пускать.

Мы все же прорвались к прокурору.

Дзюба спросил:

— Почему нас не пускают? Что за указание нас не пускать к прокурору?

— Как это не пускают? Зачем вы обманываете? К нам всех должны пускать.

В дверь заглянул милиционер.

— Да вот он говорит об указании не пускать. Ведь так?

Милиционер подтвердил.

— Видно, указание от другого ведомства. Что вы хотите?

— Нас не пускают на суд по 62-й статье. На каком основании суд закрытый?

— По закону.

— Но в законе сказано, что суд закрытый только в трех случаях: если есть опасноость разгласить государственную тайну, если суд над подростком, если дело о сексуальном разврате. Почему же закрыли данный суд?

— В законе сказано, что решение о закрытом хар актере суда принимает суд.

— Но только на основании закона, т. е. в трех только случаях. На каком же основании…

— На основании закона…

— Но ведь в законе…

— На основании постановления суда.

— Но ведь…

Зациклились.

Дзюба спросил:

— Итак, суд закрытый?

— Да.

Опять цикл: закон — постановление суда — закон.

Вдруг истерический крик Л. Забашты:

— А почему вы говорите с нами по-русски?

— Я русская.

— Но ведь вы на Украине. А Ленин сказал…

Дзюба прошептал мне:

— Господи, вот с такими дураками приходится иметь дело…

Я кивнул головой — ее волнует, на каком языке разворачивается абсурд «Процесса», а нас — судьба живых людей.