На карнавале истории

— Вот основание!!!

Перевернули всю квартиру. Побили посуду, порвали подушки. Украли все деньги.

Карла Ивановича увели в Лукьяновскую тюрьму.

В камере сидеть невозможно, все стоят. Сокамерники сразу же спросили:

— За что?

— Не знаю, я невиновен.

— Фамилия, имя, отчество???

— Карл Иванович Шальме.

— Фашистский шпион. 10 лет лагерей.

Шальме понял: перед ним заклятые враги советской власти, нужно молчать, иначе узнают, что чекист, — убьют.

Так промолчал он в лагере 20 лет.

Жена бедствовала, т. к. никуда не принимали на работу. Двое детей, всегда голодны.

Пришли немцы. Соседи посоветовали: сообщить, что мужа забрали большевики. Не пошла. Бедствовала еще больше. Немцы в конце концов угнали детей на работу в Германию.

После войны искала детей — не нашла. Ждала мужа.

И вот они оба перед нами. Карл Иванович страстно любит скрипку. По его словам, есть у него собственный Страдивариус. Мы не очень верили в Страдивариуса, но верили, что страдания очистили Шальме, — недаром любит музыку.

Карл Иванович попросил принести ему Шопенгауэра. Я принес «Афоризмы и максимы». Через неделю пришел забрать. Шальме блаженствует над «Афоризмами», читает оттуда лучшие мысли — женоненавистнические, детоненавистнические. Я пытаюсь оспаривать «Афоризмы», но Карл Иванович приводит из своей лагерной жизни сотни примеров мерзости человеческой. Жена приводит свои примеры. Нам не по себе становится, но пытаемся оправдать его тем, что он пережил.

Каждый раз, когда мы у него в гостях, наши интеллектуальные споры прерываются — Карл Иванович выбегает на балкон и кричит на соседей. То дети кричат, то пыль трясут на его балкон. Детей мы пытаемся обелить, но убеждаемся, что любовь, тоска по своим загубленным детям не только не вызвала любви к чужим, но и породила ненависть к ним.

В районе Киева, где они живут, — на Чеколовке (Первомайский массив) возникла группа хулиганствующей молодежи. Они напиваются, оскорбляют и бьют прохожих, по ночам залезают в квартиры. В одной из квартир жил парализованный. Однажды хулиганы залезли в квартиру через балкон и на глазах мужа стали цинично приставать к его жене.

Карл Иванович — заместитель председателя товарищеского суда Чеколовки. Он уговаривает всех жителей подать жалобу на хулиганов, но все боятся. Милиция пытается что-то сделать, но нет оснований для ареста или штрафа, т. к. нет свидетелей. Все боятся…

И надо ж было такому случиться, что после очередной дискуссии мы с Таней и Карл Ивановичем увидели развлекающихся возле дома юношей и девушек. Пьяных. Карл Иванович стал бурчать о распущенной молодежи. Я вступился за них:

— Они никому ничего плохого не делают.

Вдруг один из развлекавшихся подошел к нам и спросил Шальме:

— Ну, чего вылез, старый? Делать нечего?

Я попросил его обращаться к старшему на «вы» и не грубить.

— Ты, засранец, заткнись, я не с тобой говорю!

— Тут женщина, прошу не выражаться.

Парень развернулся и стукнул меня. Мне много не надо, чтоб я упал. Когда я встал, вокруг уже была толпа. Я, вне себя от бешенства, кинулся к хулигану. Шальме обхватил меня и шепнул:

— Успокойтесь. Им займется милиция.

Подбежала старуха, мать хулигана. Стала упрашивать его не хулиганить. Сын грязно выругался.

Наконец всё успокоилось, и мы разошлись.

Шальме на следующий день стал упрашивать меня подать в суд. Я не хотел, т. к. после «легкой кавалерии» не питал к милиции никакой симпатии. Тогда Шальме стал упирать на то, что это единственный способ припугнуть эту группу, терроризирующую жителей.

Я согласился и написал жалобу.

Меня и жену вызвали к следователю, записали показания. Следователь был крайне любезен, и я забыл даже, что это «лягавый».

Затем очная ставка с хулиганом. Жалкая, заискивающая улыбка, весь как побитый, чуть не плачет. Я повторил свои показания, слегка смягчив. Парень подтвердил все, кроме того, что он обругал свою мать:

— Я ее люблю, я единственный сын у нее.

Дали подписать протокол. Подписал я не глядя: не будут же они врать!

Парень поколебался и стал читать протокол допроса. Следователь подгонял: «Хватит, все и так ясно». Дочитав, парень с укором сказал:

— Я ж сказал, что мать я не ругал.

Следователь нехотя вписал его слова в протокол.

Когда я пришел к Шальме, тот стал объяснять, что я дал неудачные показания следствию. Во-первых, надо было показать, что было групповое хулиганство. Какой же иначе смысл подавать на него в суд? Посадят его, а остальные будут на воле. Их тоже надо припугнуть. Во-вторых, майор КГБ из этого же дома видел всю сцену и слышал звон металла. Он думает, что у кого-то из них был кастет.

Я спокойно объяснил, что группового хулиганства не было, «звон» также неубедителен.