На корабле полдень

Внизу меня встретил Цапко. Я давно не видел его таким жизнерадостным и возбужденным.

– Представь себе, до наших, на орбиту докричался! – Сообщил он, улыбаясь.

Я возликовал вместе с ним. И правда, вот счастье-то! И не подумайте, что я тут иронизирую. Ведь для любой группы, заброшенной на чужую планету, восстановить связь с командованием – это самая насущная вещь.

– Ну и что они сказали?

– Ничего не сказали. Это я им сказал: где мы, что произошло. Но я, по крайней мере, получил в ответ квитанцию! Мол, слышали, приняли к сведению.

– Может, соизволят не только к сведению принять, но еще и что-нибудь сделать?

– Что например?

– Массаж воротниковой зоны, – буркнул я. И мы с Цапко заржали – легко и радостно, как когда-то до войны.

А потом мы вместе с прогрессивными американцами-строителями отведали их полевого ужина: обещанные наггетсы, кола и блинчики с кленовым сиропом. После чего легли спать в их спортзале (две баскетбольные корзины, тренажеры верхней и нижней тяги, турник и неработающая беговая дорожка).

Часовым я оставил вызвавшегося добровольцем Млечина.

"Бессонница у меня хроническая", – пояснил он.

Глава 8. Родина слышит

Август, 2622 г.

Строительная площадка синхротрона

Планета Глагол, система Шиватир

Поспать нам удалось почти три с половиной часа, что для войны очень даже неплохо.

В 2.15 по местному времени наш часовой меня разбудил.

Разбудил опосредованно, через рацию, установленную на громкую связь.

– Здесь Млечин. К нам что-то движется!

Я проснулся мгновенно. С первым же звуком – привычка. И сразу сообразил: это ягну, долбаные епископы-бишопы.

Потому что больше некому. Если тебе говорят, что в лесу полно волков, уж будь уверен: нападут на тебя волки, а не белые медведи.

– Млечин, понял тебя! – Рявкнул я в рацию. – Ноги в руки – и двигай прямо к своей машине!

Затем, обернувшись, я прокричал в темноту спортзала.

– Эскадрилья, подъем! По машинам! – И для усиления эффекта, который был, признаюсь, нулевым, я включил свет. Притом – сразу весь.

Когда мы ложились спать, я твердо решил для себя, что ответом на нападение бишопов может быть только одно – немедленное бегство.

Мы, семь пилотов с автоматическими пистолетами ТШ-ОН, на земле не сможем оказать серьезного сопротивления ни бишопам, ни эзошам, ни даже обычному отделению егерей "Атурана".

А "не сможем" означает – "не будем".

Когда мы выбежали на улицу, из соседней двери нам навстречу высыпали перепуганные американцы.

Как и положено начальнику, Данкан бежал впереди всех. На нем были ночные спортивные штаны с пузырями на коленях, майка с засохшими каплями майонеза и бейсболка с надписью "янкиз чего-то там". Лицо у Данкана было осунувшимся, а глаза, обычно ясные, казались двумя губками, напитанными грязной водой.

– Данкан, это бишопы... Идут по нашу душу! – Крикнул я. – Скажи своим, пусть разбегаются и прячутся, кто где может.

Данкан, не откладывая в долгий ящик, перевел мою тираду для подчиненных.

Уже в который раз незнакомый американский показался мне по-средневековому трогательным и убаюкивающе мелодичным. Эх, может надо было в Академии не выпендриваться, не строить из себя человека современного и прагматичного, а тупо американский в качестве иностранного языка взять?

Да, он ни к чему. Да, он бесполезен. Но он та-акой красивый! Такой мурлыкающий, округлый!

– Значит, улетаете? – Спросил Данкан, пряча печаль.

"Слава Богу, не рассчитывает, что мы тут подрядимся его артель оборонять", – с облегчением подумал я.

– Улетаем, да. Точнее, не улетаем, а взлетаем. Когда будем в воздухе, постараемся ваших гадов ползучих по максимуму перебить. Но вы всё равно действуйте как привыкли... Прячьтесь... У вас ведь есть убежища, да? Сталинград не устраивайте!

Вспомнив расположение флуггеров, я на бегу приказал Дофинову:

– Вам придется взлететь последним! Ваш "Громобой" идеально подходит для ведения заградительного огня с земли. Прижмете ягну хотя бы минуты на три – уже хорошо.

– Почту за честь! – Отчеканил Дофинов.

Я обрадовался – в глубине души я опасался, что Дофинов сейчас снова будет рваться покомандовать.

Мне выпало бежать дальше других.

Что, в общем, справедливо: командир эскадрильи должен проконтролировать занятие боевых машин своими подчиненными.

Вот я и контролировал. Хоть и без особого рвения.

Пак – тот уже в кабине. Вспыхнули посадочные фары его "Орлана", бортномер 208.

Следующий – Млечин, который примчался из своего ночного дозора на ярко-оранжевом моноцикле.

За ними – Дофинов, Княжин, Лобановский...

Цапко, чей "Орлан" был замаскирован особенно тщательно, спросонья пробежал мимо своей машины. Разиня.

– Серега, назад! Твой вон там! – Подсказал я.

Вдруг присыпанный глиной брезент, облекавший "Орлан" бортномер 202, который пилотировал Цапко, с оглушительным треском лопнул.

Взметнулись заблестевшие в лучах дальних прожекторов стальные змеи.

– Бишоп!

Я припал на колено, вскинул свой пистолет и выпустил в поганца, напугавшего всех до судорог, целую обойму.