На краю

К началу 1913 года на острове Сахалин проживало 10 400 человек. Из них 2300 являлись инородцами (гиляки, орочены, немного тунгусов и якутов) и 869 — иностранцами (корейцы и китайцы). Крестьян свободного состояния было всего 500. Ссыльных — 1 730, из которых 82 ссыльнопоселенца и 1 648 ссыльных из крестьян. Последние имели урезанные, по сравнению с вольными, права: не могли поступать на государственную и общественную службу, им запрещалось выбирать промысловые свидетельства на некоторые виды торговых и промышленных предприятий. Последние могикане старого Сахалина по-прежнему задавали тон. Они жили по каторжным законам, действовали сплоченно, непокорных выживали или убивали. Обыватели боялись доносить на них полиции из страха мести. Именно такие люди и могли укрыть Чуму.

От Николаевска до Александровского поста зимой можно было добраться только на собаках. Гоньбой занимались гиляки и брали недешево. А тут еще трудности со снабжением. Пароход «Кишинев», везший провиант на зиму, не смог выгрузиться в Александровском порту из-за шторма и льда и ушел обратно. Это случилось еще 31 октября. Остров остался почти без продовольствия. Сахалинцы ждали февральской меховой ярмарки. На нее приезжали богатые якутские купцы, составляющие большие караваны. Эти уж доставят всего вдоволь, вплоть до французского шампанского.

Лыков снова утеплил подчиненных за собственный счет. Три дня ехать лежа, в собачьих нартах — это вам не в кибитке. Правда, станки (аналог почтовых станций) на двухсотверстном пути все же имелись, там можно было отогреться. Но климат суровей, ветры сильнее. Пришлось облачиться как инородцы, во все меховое. На ноги обули торбасы — сапоги из пыжика, головы накрыли чабаками — якутскими меховыми шапками с большими ушами. Опять запаслись водкой, взяли мешок пельменей — и в путь.

Поезд из собачьих упряжек ехал днем и ночью. И животные, и погонщики-каюры почти не отдыхали. Гиляцкие собаки больше походили на волков: сильные, рослые, с подрубленными по обычаю хвостами. По укатанному тракту они неслись ходко, зачерпывая снег, который приходилось время от времени выбрасывать наружу. В каждые нарты было запряжено по пятнадцать собак, что считалось много. Тащили они повозку не грудью, как у русских северных народностей, а шеей, на которую надевалась петля. Каюры правили стоя, без вожжей, только голосом. Когда надо было тормозить, они упирались в наст палкой; когда ускориться — отталкивались лыжей. Кормили псов два раза в день мерзлой юколой. Если животные не хотели бежать, использовали простой прием. Несколько больших рыбин бросали первым в упряжке, задние жадно напирали на них, и нарты снова набирали ход.

На второй день караван вышел на восточный берег Сахалина, и статский советник вспомнил молодость. Знакомые названия: мыс Погиби, пост Лах, Мгачское… Он не был здесь двадцать четыре года. В каждом станке путникам задавали одни и те же вопросы: что слышно про манифест? Когда его объявят? Сахалинцы из ссыльных ждали обещанного послабления. Алексей Николаевич понимал их чаяния и отвечал подробно. Трехсотлетие правящей династии отметят 21 февраля. Тогда и обнародуют текст манифеста. Но уже сейчас ясно, что царская милость будет велика. Он, Лыков, уже читал проект. Все ссыльнопоселенцы, включая и перечисленных в крестьяне, освобождаются от последствий судимости. И восстанавливаются в утраченных ими правах, кроме прав рождением и службой приобретенных, а также прав по имуществу. Можно будет уехать отсюда куда захочешь, хоть бы и на родину. Люди вздыхали, некоторые утирали слезы. Сыщик их утешал: осталось недолго, потерпите…

И вот наконец Алексей Николаевич увидел маяк на горе Жонкьер и торчащие изо льда скалы — Три Брата. Приехали!

Когда после суровых лишений путешественники оказались в столице области, Алексей Николаевич приказал сразу доставить их к губернатору. Пусть хозяин острова распорядится насчет постоя. Есть ли у них гостиницы? А буфеты? Командированный слышал, что город до сих пор не оправился от погрома, который учинили в октябре девятьсот пятого года лихие люди. Опасно оказаться возле русского человека в час безвластия!

Собаки, почуявшие скорый отдых, наподдали и вынесли нарты вверх по Рельсовой улице вдоль замерзшей Дуйки. Конно-железная дорога, карантинные склады, пристань — все было заметено снегом. Мелькнули по левую руку пригородные слободы: сначала Малая Александровка, потом просто Александровка, за ней Солдатская, и они выехали на плац. Сыщик увидел, как изменился центр. Часовня в память избавления цесаревича от угрожавшей ему в Японии опасности стояла на своем месте. Покровская церковь, выстроенная каторжниками, — тоже. Зато здание канцелярии губернатора было новое, взамен сожженного. А на месте сгоревшей тюрьмы теперь ютились занесенные снегом огороды. У половины частных домов зияла пустота на месте выломанных окон и дверных проемов, часть казенных тоже до сих пор не подновили. Столько лет прошло, а жизнь до конца так и не вернулась в островную столицу…