#на_краю_Атлантики

Виталий держался намного хуже, чем Марина, и в глубине души ее это забавляло, и пока забавляло весело, с иронией, но без горечи. «Как всегда! – думала она. – Я во всем его сильнее». Он полагал, что раз почти все методы использованы и никто не смог помочь, то вероятность успеха ничтожно мала, а значит, ее почти не было. Из него словно выдавили всю энергию, всю страсть к справедливости, он сильно постарел за эти дни и ходил сутулый, вялый, с лицом, вымоченным в страдании, он будто готовился к мученической смерти.

В этот день руководитель отдела по защите прав населения пришла в деканат, где ее встретил Эдуард. Пока еще не началась сентябрьская суета, они разместились в углу большой просторной комнаты деканата у самого окна. Эдуард рассматривал еще довольно молодую, стройную женщину лет сорока с интересным лицом. Это было лицо чистое, ровное, чуть тронутое морщинами, с правильными чертами. Умные и, к его удивлению, нехитрые ее глаза были словно вычерчены на светлой коже, нос прямой, лицо овальной формы.

Эдуард всегда любил такие лица – они были ладными, красивыми, словно природа усиленно старалась, когда ваяла их. Он не мог не думать о том, как хорошо было смешение далеко стоящих друг от друга родов, как оно очищало кровь, как даже на внешности потомков оно отражалось благотворно. Намеренно думая об Анне Ивановне в таком добродушном ключе, он заранее настраивал разговор на плодотворный лад. Но главное, он не мог уловить в ней двойное дно – как ни старался. Возможно, она была очень сдержанна и умело управляла эмоциями, а возможно, она и впрямь была неплохим человеком, и вся ситуация с Мариной была лишь оплошностью со стороны ее подчиненных.

Окна кабинета располагались очень высоко, под потолком, будто это была когда-то мансарда старинного дома, из них струился дымный свет, в косых лучах которого медленно опускались частицы пыли и зависали над головами Анны Ивановны и Эдуарда. В здании стояла невыразимая тишина.

Эдуард приступил к делу и стал рассказывать о Виталии и Марине, о том, что он лично знает их, знаком со всей ситуацией и готов дать самое честное слово, что они воспитывают детей в любви и заботе. «Как это забавно, – думал он одновременно, – меня могли бы лишить родительских прав за мой поступок во время карантина, но вот я сижу здесь, невинный, как агнец, и оправдываю людей, которые даже и не прикоснулись к своим детям. Какими причудливыми путями порой ступает жизнь, или кривое зеркало жизни. Будто кто-то это нарочно все подстроил, чтобы совесть больше мучила меня. Ведь я так скоро забыл о содеянном».

– Я надеюсь, вы позвали меня не для того, чтобы оказывать на меня давление, – сказала наконец Анна Ивановна. Ее лицо по-прежнему не выражало ни злости, ни негодования.

– Что вы! Ни в коем случае. Это ваше решение. Но я хотел бы, чтобы у вас была полная картина, потому что я не знаю, каких людей вы опрашивали, с кем разговаривали.

– Все соседи, учителя дают семье положительные характеристики. Я сама считаю, что детям было хорошо в семье. Вообще, позиция органов опеки всегда едина – детей нужно устраивать в семьи, и никто не стремится изымать их без веской на то причины. Но сломанная рука, оставление без надзора – это не те вещи, мимо которых мы можем пройти без разбирательств. Вы же понимаете, мы в ответе за детей, мы должны их защищать. Они и так многое пережили в жизни.

Эдуард понял, к чему клонила Анна Ивановна: одни общие фразы, а главное, никакого сопротивления. Она сразу же признавала его правоту, сразу же давала понять, что она на его стороне. Чтобы потом, если что-то пойдет не так, он не смог бы ей ничего предъявить, даже обидеться не смог бы.

Все это он так тонко чувствовал, потому что, как сказала Женя, он был истинным дипломатом, и даже более того – при всей своей доброте и порядочности он умудрился быть великолепным манипулятором. Самое забавное было то, что он не выглядел таковым – добродушный, честный, открытый, он сразу располагал к себе, казался растрепанным ученым, витающим в облаках. По этой же причине, что он обманывал ожидания людей, у него получалось добиваться своего с наименьшими усилиями, более того, он мог еще фору дать таким отъявленным лицемерам, каким, безусловно, являлась Анна Ивановна.