#на_краю_Атлантики

– Я всегда мечтала уехать в Москву, – прошептала Вера тихо. Слова все медленнее срывались с уст, они давались ей тяжело, через усилие воли. – Для меня поступление в столичный вуз было счастьем, и так всегда было. Я была в восторге от огромного города… и кипящей в нем жизни… я не понимала… скучной провинции, маленьких городков, деревни… До этой самой минуты… Сейчас, мне кажется, я готова отказаться от всего, лишь бы чувствовать жизнь… так проникновенно, как чувствую ее в этот самый миг. Здесь. С тобой. На самой кромке мира.

Сергей стоял за ней. Услышав эти слова, он поставил ее рюкзак на плиту и сжал Веру в своих объятьях, впившись губами в ее плечо. Она застонала. Он не понял ее стона и сжал сильнее. Тогда она выдохнула сквозь стон:

– Пожалуйста, нет, отпусти…

Сергей тут же разжал руки, повернул ее к себе, крепко держа, словно боясь, что она сделает шаг назад и отдастся власти пропасти. Он обеспокоенно заглянул в ее лицо.

– Что случилось?

Вера корчилась от боли и уже не скрывала этого.

– Я не могу… – Она опустилась на корточки, он вслед за ней, крепко держа ее за руки, чтобы она не пошатнулась.

– Тебе плохо?

– Я… не могу больше. Мне с каждой минутой все хуже. Я не думала, что так будет, прости. Меня беспокоили боли, но не сильные, и не всегда. Анальгетики помогали. Почему-то именно на Тенерифе стало хуже, особенно после океана. А сегодня в горах какой-то ужас, я еле шла сюда, а обратно просто… не могу… Надо еще выпить таблетки, наверное.

– Пойдем, пойдем отсюда, давай в тенек, под деревья, – Сергей стал осторожно вести ее по хребту, жестко держа за предплечье, чтобы она не соскользнула вниз, если оступится. Вера почувствовала силу его хватки и вся сдалась его воле. Она уже более не была дерзкой и капризной девчонкой, она готова была сделать все, что он скажет. Он был мужчина. Он был врач. Она вдруг ясно осознала катастрофическую разницу между ним и собой и почему-то представилась самой себе несмышленым ребенком.

Они сели на широкий камень в тени лавровых деревьев. Вера выпила таблетки и закрыла глаза, чуть постанывая. Сергей не сводил с нее зорких глаз.

– Какой у тебя диагноз?

– Никакого. Терапевт сказала, что это неврология, невролог выписал успокоительные. Травки там всякие. Он решил, что это продолжение моей истории с синдромом раздраженного кишечника. Я поверила. Только на Тенерифе я, наоборот, расслабилась. Я стала меньше нервничать. И это странно. Почему стало хуже?

– Акклиматизация, – мрачно сказал Сергей. – Какие именно боли, где они? Опиши их.

– Болят ноги. В этих местах, – она погладила суставы: колени, щиколотки, правое бедро. – Ноют так… Не знаю, как это описать…

– Понятно, боль ноющая, значит? Не режущая, не колющая?

– Да, именно так!

– Вера, почему мне не сказала? Ведь я врач! Да даже если бы и не это, как можно было согласиться на изнурительный поход, зная о том, что у тебя такая проблема?

Сергей вскочил и отошел от нее. Он смотрел куда-то вниз, где за переплетенными ветками прятался резкий склон скалы, засаженный папоротником и лавровыми деревьями. Не было видно дна, не было видно конца скалы. Но это не означало, что его нет. Как много всего существовало в жизни, что мы не видели, потому что оно сокрыто от глаз, но это вовсе не означало, что этого не было, это означало лишь то, что мы слепы! Сергей одернул себя: к чему теперь эти лишние мысли? Зачем? Вера в беде. И он вместе с ней.

– Я не хотела пугать тебя, мы ведь встречаемся… сколько? Месяц, два? И я должна была сказать тебе, что я, возможно, чем-то больна… Ты хочешь детей, а я вся такая разваливаюсь на части!

– Боже мой! Какое неуважение! – вдруг взревел Сергей и бросил на нее свирепый взгляд.

Вера, оглушенная, затихла. Она не поняла его внезапного приступа ярости. Ей казалось, что признание полностью оправдывало ее и снимало с нее вину.

– Вот какого ты обо мне мнения! Думала, я настолько примитивный… мужлан какой-то, от которого нужно скрывать все свои проблемы! – Он смотрел на нее своими чуть восточными глазами, настолько широко раскрытыми, что они впервые показались ей огромными.

Сергей прожигал ее взглядом, и это был нехороший взгляд.

Вере машинально захотелось извиниться перед ним, но боль напомнила о себе, и вместо этого она рассердилась. Признавать себя во всем виноватой было не в ее дерзком нраве, и она не могла позволить ему внушить себе чувство вины, тем более теперь, когда ей плохо, а он будто нарочно уводит разговор в другое русло, делает себя главным персонажем их истории. Какой эгоизм! Неужели она настолько безразлична ему, что он не сочувствует ей, не признает ее физическую боль и право быть прощенной за недомолвки? Тут было что-то еще. Он злился, и тому была причина. Она пока только не понимала, какая именно.

– Вот как! – ответила Вера. – Может быть, я не зря тебе не сказала. Может быть, ты злишься вовсе не из-за этого.

– А из-за чего, скажи на милость?

– Сам знаешь.

– Нет, ты скажи, – голос его гудел в зарослях.