#на_краю_Атлантики

И Андрей, и Аня, несмотря на свою капризность и непослушание, с самого момента, как Марина исчезла, все вмиг поняли. Они обменялись электрическими взглядами и словно одеревенели. Весь вечер они были тихими. Аня не выходила из детской и уже не требовала включить телевизор или дать ей планшет, как она постоянно делала раньше. Она рисовала, что-то читала, писала, шила. Андрей рисовал вместе с ней. Потом она читала ему книгу. Всякий раз, когда Аня слышала, что идут сигналы вызова по громкой связи телефона, она выходила в гостиную, где сидел задумчиво Виталий – скромный, непритязательный, непостижимо благородный для искаженного злой усмешкой мира, как будто он по ошибке забрел в него. Девочка смотрела внимательно на отца, губы ее были сжаты, и даже она в свои малые годы не могла избавиться от мысли, что он не от мира сего. Когда он наконец клал трубку, так и не услышав ответа, она уходила в комнату и прятала голову в подушках, как будто в них можно было потопить безысходность своего положения.

Когда Виталий погасил везде свет и дети наконец уснули, раздался звук поворачивающегося ключа во входной двери. Виталий вскочил с кровати, где он читал книгу в телефоне. Марина вошла и стояла уже в коридоре. Она бросила на него тяжелый взгляд, и внезапно он почувствовал себя виноватым, хотя не знал в чем. Он боялся, что она будет пьяна, что разбудит всех, но это-то как раз было бы хорошо, это бы все объяснило, это бы раскололо лед… Однако она, казалось, наоборот, была слишком серьезна. Глаза выкатились и по-медвежьи блестели из-под насупленных бровей, а лицо ее было таким черным, таким беспощадным, словно она… только что убила кого-то или готовилась убить.

– Я видела, что вы погасили свет. Не хотела приходить, пока дети не легли.

– Почему? – отрывисто спросил он.

Марина, не отвечая и не глядя на него, прошла на кухню. Там она достала бутылку коньяка, припрятанного на черный день, коих в последние несколько месяцев случалось слишком много. Выпив рюмку, она тяжело, всем своим тучным телом плюхнулась на табуретку. Виталий сел рядом с ней и тоже попробовал выпить рюмку, но не вышло, он лишь пригубил ее. Марина хотела было налить себе еще, но его жилистая рука предупредительно переставила бутылку.

– Марина? – сказал он, заглядывая в ее большие недобрые глаза.

– Я так не могу больше.

– И что ты предлагаешь?

– Я думаю, ты знаешь что. Тебе эти дети нужны еще меньше моего. Ты терпел их все это время только ради меня… из любви ко мне.

Он усмехнулся, но с тяжелой горечью, разлившейся по морщинистому лицу.

– Ох, Марина, Марина, как плохо ты меня знаешь. Почему же ты так решила?

– Ха! Ты мало времени с ними проводишь, ты не целуешь, не обнимаешь их…

– Я просто не знаю, как это делать. Я здоровый дядька, а они маленькие такие, несчастные, меньше ростом, чем их сверстники. Не буду же я к Ане лезть с объятиями, в конце концов! Она может испугаться. А если не обнимать ее, то не обнимать и Андрея.

– Что ты хочешь сказать? – вспыхнула Марина. – Что ты против? Что ты хочешь все это терпеть? Тебе легко это выносить, так?

– Нет, меня это тоже все не радует… но мы не можем отдать их.

Марина закрыла глаза и стала говорить куда-то в пустоту, не обращаясь к мужу.

– Это мое наказание. Я думала, что я такая хорошая, всем везде помогаю – и здесь справлюсь. Но Вселенная решила показать мне мое истинное лицо. Я слаба, и я не выдержу испытаний материнства. Такого материнства. От осинки не родятся апельсинки. Нам это тогда еще говорили – в школе приемных родителей, помнишь, лет десять назад? Надо было послушать мудрых людей.

Казалось, проговорив самые свои черные мысли, какие громоздятся, быть может, в звериных недрах каждого человека, она через это смирилась со своей долей, и Виталий глубоко вздохнул, протянул мозолистую жилистую руку к ней, чтоб сжать ее ладонь. Она вздрогнула от этого шершавого прикосновения, открыла злые глаза и посмотрела на него так, словно впервые видела его и в любой момент ждала от него удара.

– Я знал, что ты остынешь, – начал было Виталий.

– Что? – перебила его Марина, задыхаясь. – Нет, нет и еще раз нет! Я не передумаю! Это уже точно, обратного пути нет.

Вдруг доброе лицо мужа, еще миг назад полное примирения и заискивания, переменилось: глаза блеснули суровым холодком, и весь он стал чужим и даже, казалось, не любящим ее.

– Марина, ты ведь не звонила в опеку?

– Нет, но я…

– Если тебе не нужны наши дети, то я не смогу заставить тебя хотеть их и любить их. Но я им такой же опекун, как и ты, стало быть… Захочешь уйти – не стану удерживать. Но и отказываться от них не буду.

Марина с минуту молчала, пристально глядя в его ледяные, ставшие за один вечер такими чужими, глаза. Ум ее, захмелевший от рюмки, выпитой на голодный желудок, туго соображал, но все-таки механизмы работали, шестеренки крутились, хоть и медленно, словно кто-то беспрестанно тянул и подталкивал их, и картина во всей своей враждебной остроте медленно прорисовывалась в воображении.