#на_краю_Атлантики

К тому моменту он уже в пух и прах рассорился с Ольгой Геннадьевной, а теперь добавилась и ссора с отцом. Как это было излишне в его положении, как это было ему не нужно, как чрезмерно! В глубине души колыхалась обида на родителей за то, что в столь решительный для него час они не только не поддержали его, но и вымотали все нервы, отчего в нем воцарилось какое-то эмоциональное бессилие, опустошение. Он быстро взял бумажник, обулся и хотел было выскочить из душной квартиры без лишних слов. Но родители шли за ним по пятам.

– Сережа, ну скажи мне, разве я не прав, что переживаю за твою будущность? – сказал отец, бросившись в последний раз убедить его. – Ведь второго шанса так взлететь в должности уже, может, никогда не будет… Разве можно рисковать, не имея никаких гарантий?.. Ведь врачам и так тяжело дается их профессия – сколько нервов, ответственности, да и зарплата нижайшая… Ведь должность!.. – говоря последнее слово, отец побагровел, протянул к нему трясущиеся руки, словно взывая к нему всем своим существом.

Сергей отвернулся от них и распахнул дверь, а затем, поколебавшись, все-таки повернулся и сказал, нарочно глядя только на отца, но не на мать, на которую был зол больше всего:

– Знаешь что, пап? В том, что ты говоришь, так много правды… но как мало в этом доброты и совсем нет стремления изменить мир.

И он ушел, намеренно стремительно, чтобы больше ничего не услышать от них.

Оставалась лишь Вера. Если и она заупрямится, если и она растопчет его мужское самолюбие, гордость, если и она втопчет в грязь его мечту, его цель, то он… Неужели сдастся? Неужели передумает? Такой глупости с ее стороны он не вынесет, он не сможет остаться с ней, если и ее мозг закостенел, как у тех, других. Нет! Тогда останется лишь одно, отношения их будут обречены, это точно. Так думал он, спускаясь по лестнице, выходя из подъезда, садясь в машину и не помня, как он спускался, как выходил из подъезда, как садился в машину. Кругом как будто установился густой и беззвучный туман. Но неожиданно туман рассеялся, Сергей вдруг вспомнил, что он делает и где он, когда услышал гудки телефона и голос Веры. Да ведь он сам позвонил ей! С трудом он сообразил и сказал, что сейчас приедет и что им нужно поговорить.

Но лишь только он включил зажигание, как его прошиб пот, в глазах на несколько мгновений потемнело. Вдруг он понял, что вся та ненависть, от которой он теперь задыхался, – ненависть к людям, которые не только не поддержали его, но еще и отговаривали от поездки, – имела противоположный эффект. Если бы не она, то, быть может, не было бы в нем жгучей страсти, не было бы желания перевернуть мир, но сделать по-своему, вопреки советчикам. Он быстро открыл окна, чтобы выгнать духоту из нагретого на солнце салона. Прохладный августовский ветер взбодрил ум, успокоил нервы. Он двинулся к Вере.

И в эти самые минуты, непостижимо долгие, его преследовали уничтожающие счастье мысли. Если Вера не поймет его, если засмеет, то он откажется от нее, откажется от всей идеи и с чистой совестью останется в Москве, будет строить карьеру, а она, неблагодарная, пусть живет дальше, как хочет, – это будет ее выбор, это будет всецело ее вина.

Но нет! Как можно было отказаться от всего лишь потому, что Вера еще молода, уперта и наивна? Разве это не новое оправдание его собственной лени и подсознательному желанию оставить все так, как есть, да еще и сбежать от любимой женщины, у которой проблемы со здоровьем? Можно было в мечтах говорить все что угодно: что он может быть жестким, что он способен на этакую подлость и оставит ее в час нужды, – но здесь, в реальности, в серых улицах Москвы, еще пока окрашенных зеленью скверов, аллей, парков, он уже знал, что не способен ни на одну из своих угроз. Нельзя было допустить в себе слабость, нельзя было использовать сомнения других людей, чтобы укрепить свое собственное сомнение. Вот в чем был арифметический просчет. Сомнения других людей и свои нельзя было суммировать. У них была только одна ячейка в уравнении!

Он должен был быть жестким прежде всего по отношению к себе, к своим планам, намерениям, а не к ней, женщине, он должен был вышколить себя, свою волю. Сергей знал наверняка: если сейчас не пойдет до конца, то и всю оставшуюся жизнь будет сдаваться при первой же трудности. А жизнь, как он только недавно говорил Алексею Викторовичу, и без того с головокружительной скоростью вытекала из его ладоней, и он не в силах был замедлить ее ход. Как легко было сказать: те или другие ученые, деятели – были героями, а я – нет, я родился простым человеком, как и миллионы, миллиарды людей вокруг меня, и нет моей вины в том, чтобы быть заурядным и уклоняться от добра. Стало быть, мне можно отступиться, мне можно переменить решение, выбрав жизнь обывателя, пользоваться плодами достижений других людей – и никогда не сделать ничего собственного.