На краю Дикого Поля

— Здравствуй, Петя. Рассказывай, как у тебя дела, чем занят, что даже время выгадывать приходится. Да присаживайся, в ногах правды нет.

— Я, Александр Евгеньевич, не один.

— Уже знаю. И Оленьку приглашай. Эй там, чаю принесите и пряников!

Вошла Оля. Она и в скромненьком своём платье была краса писаная, а наряженная в шелка вообще стала неотразима.

— Ну здравствуй, краса-девица, пока разговор не начался, преподнесу тебе подарок, на свадьбу-то я тебе ничего толком и не подарил.

— Ты, Александр Евгеньевич мне Петю подарил, да через тебя счастье и благополучие к нам пришли.

— То дело прошлое, да и Петя по тебе не один год сох. А теперь прими вот это.

В коробке, которую я подал Оле лежали кружева. Воротники, кружевные ленты, манжеты, какие-то нагруднички, переднички… Десятка два предметов. Это мне прислали из Обояни и Рыльска кружевницы. Работают мастерские, чего уж там! Доходы от них пока небольшие, небогатый вокруг живёт народ, частично я скупаю их продукцию, пока лежит она у меня здесь, но отчего бы не помочь хорошим людям? Оля в такие круги вхожа, что и поглядеть — шапка упадёт, вот и пусть поработает манекеном. Впрочем, ей и самой нравится — вон нырнула в коробку, прикладывает к себе кружева…

— Оля, вон зеркало стоит, полюбуйся в него.

— Где? — взвизгнула Оля и кинулась в указанном направлении.

— Ну. Александр Евгеньевич, никто нам теперь не помешает, можем хоть в голос кричать, Оле не до того — усмехнулся Петя — давай я тебе расскажу зачем пришел.

— Рассказывай. Смотрю, ты при дворе хорошо обтесался, речь какая гладкая.

— С волками жить — по волчьи выть. Однако времени у нас немного, слушай и мотай на ус.

— Слушаю.

— Твоим доносом свалился князь Курбский. Выродков дал делу ход, собрал доказательства, оказалось, что измена ещё дальше пошла — нашли у иезуита письмо из Рима, где поминался Курбский, Очень хорошо поминался. Адашев сейчас под большим подозрением, он с Курбским очень уж приятельствовал. Ниточка ещё и к Шуйским шла, а великий государь давно искал повод посчитаться с этим гнилым семенем ещё за матушку свою и за детские свои обидки. Впрочем, о Шуйских ты и так говорил Ивану Григорьевичу.

— Погляди-ка как всё завернулось! То-то я думаю, почему о Курбском не слыхать ничего.

— И не услышишь. Я присоветовал Ивану Григорьевичу не доводить дело до явного следствия и суда, а сделать всё по-тихому.

— Ого! Ты самому Выродкову советы даёшь?

— Великий государь меня жалует. Я ведь во всех больших домах бываю, у меня теперь с десяток музыкантов и трое певцов на вторых голосах. Меня, как царёва любимца-певуна и за стол сажают, правда хмельного не предлагают, поскольку хмельное плохо на горле сказывается.

— Хмельное плохо сказывается на горле? Ерунда какая-то.

— Это ты и я знаем, а им о том знать необязательно. Слушай дальше: за пирами люди невыдержанными в речах становятся, вот я и мотаю на ус. Сначала я докладывал Ивану Григорьевичу, а теперь великий государь от меня доклады лично выслушивает. Это с тех пор, когда я вызнал в польском посольстве, кто из бояр принимает мзду от католиков.

— А не боишься мне всё это рассказывать? Государственные же секреты.

— Не боюсь. Я ведь за те полгода что тебе служил, присмотрелся что ты за человек.

— И что я за человек?

— Ты как не от мира сего. Здесь все гребут под себя, для семьи и для рода, даже великий государь в первую голову думает о своих вотчинах, а ты — обо всём государстве. И песню твою помню, даже великому государю пел:

Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная -
И нету других забот.

Царь-батюшка тогда долго задумчивым сидел, а потом сказал, что понял в какую сторону собственный дух развивать.

— А ещё какие ты песни пел царю?

— Все, что от тебя слышал. Ну… кроме тех где есть непонятные слова и непонятный смысл. Не надо чтобы тебя на спрос потащили, я ведь тоже для державы работаю, такого вот у тебя набрался.

— Какие например?

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор.

Если такую песню кто-то из попов услышит, то и великий государь не спасёт. Угодишь ты на спрос в монастырский подвал, а там и в огненный сруб. Помнишь отца Петра? Так он ехал в Москву тебя церковному суду предать. Я, каюсь, безмерно грешен, но чтобы того не допустить, хотел его убить, но слава богу, этот грех на себя взяли Серпуховские шиши.

Меня слегка затрясло, а по спине побежали мурашки… величиной с хорошую собаку.

— Спасибо что предупредил. Буду крепче следить за своим языком даже в своей комнате.