На краю государевой земли

Казаки посыпались с дощаников и забегали, перетаскивая самое ценное на берег. А ветер валил их с ног и ходил ходуном по острову, пригибал до самой земли тальник, рвал из рук казаков палатки. И они, обессилив в борьбе с ним, кое-как накинули парусину поверх кустов и залезли под нее: мокрые, дрожа и проклиная непогоду и Пущина…

— Ты же видел — гроза идет!.. А все гнал и гнал! — неслось со всех сторон на Федьку.

А он лишь огрызался…

Ночь они провели скверно под холодными и сырыми палатками. Утром они обнаружили к тому же, что подмочили муку, сухари и иные припасы. И на Федьку стал роптать даже десятник Андрюшка, покладистый и спокойный малый: «Надо бы постоять, просушиться!»

Третий их дощаник где-то затерялся в грозу. И Федька ругался на казаков, поносил и Исайку… А тут еще сунулся к нему под горячую руку с этой пустяковиной Андрюшка. И он зло оборвал его: «Ну да — стоять еще будем! На палубе просуши! Не мне тебя учить!»

— Просуши, просуши, — заворчал десятник, отходя от него.

Казаки расселись было на бортах дощаников, отогреваясь на солнце после ненастной ночи.

Но Федька закричал на них: «Вперед, вперед! Нечего сидеть…!»

Суда отчалили от острова. Мозолистые руки налегли на весла, запели свою песню уключины. Легкий «сиверок» хлопнул парусом, развернул его и запутался в нем. Затрещала, заныла мачта, дощаник накренился, запахал носом волны, тяжело пошел против течения. А ветер стал опять бросать в лицо казакам брызги, и они разлетались искрами под солнцем в это ясное, хотя и прохладное, утро, бодрили казаков, довольных, что осталась позади вчерашняя гроза, ненастье злое.

Они прошли какой-то очередной остров. Тут река заузилась, и они, наконец-то, увидели третий дощаник. Он выскочил невдалеке из-за острова и тоже шел под парусом, спешил вперед, а казаки на нем во все глаза высматривали на реке своих… Увидели!.. Призывно замахали шапками… И вскрики!.. Прерывисто!.. Вот что-то непонятное вдруг покатилось над рекой… А с Путинского дощаника в ответ им прозвучало тоже эхо, и в нем восторг, что, мол, нашлись и те, которые ушли из каравана самовольно, за что наказаны ночной грозой и одиночеством.

У Федьки отлегло от сердца: весь отряд опять был в сборе… Но — ох! — и задаст же он трепку Исайке за эту наглость… Как смеет он! Ведь Татев поставил его, указом из Москвы, воеводить в этом походе!.. А этот, охламон, решил, что раз Федька ему дружок, то уже и вольничать может!.. «Дудки! Я покажу тебе — кто здесь ведет поход!»…

— А ну зови сюда Исайку! Живо! — приказал он Ивашке Юрьеву, который нес службу своим горлом: когда нужно было докричаться до кого-нибудь на дощаниках.

Ивашка набрал полную грудь воздуха и завыл: «Ого-го-оо!»

Над широкой рекой понеслось что-то нечленораздельное, как будто вздохнули разом старушонки, переохиваясь: «Ох, ох… Ох!»… Вот-де она, жизнь-то: тяжелая, грешная, не по ним она уже…

Оттуда же, с обоих дощаников, разноголосно откликнулись свои крикуны: «Эге-е-хе-хе-е!»

— Слу-уша-ай! — заголосил Ивашка, приставив ладони ко рту. — Слуша-ай воеводу-у! Давай сюда-а!.. Совет держа-ать!

На дощаниках завозились, подтянули ближе к бортам челноки. В них уселись казаки, и челноки один за другим подошли к дощанику Пущина. Десятники вскарабкались на борт. Федька уселся с ними у мачты. Вокруг них собрались казаки и стрельцы, ожидая разговора.

— Ты, Бык, брось вольничать! — сразу жестко заявил Федька Исайке. — Я поставлен верховодить! И не позволю ломать поход!

— А почто ты верховодишь сам собой?! — подняли на него голос казаки. — Давай «круг»!

— Я дам вам — «круг»! За поход я отвечаю! И молчите, делайте что велю!..

Но казаки стояли на своем. Поругались с ним даже десятники и уехали к себе. Однако все же их дощаники встали за его дощаником. И они двинулись дальше по реке, кособочась под ветром, порывами налетавшим с берега. И снова пошли они под парусом при попутном ветре. Гребцы подняли весла, уселись отдыхать на палубе и затянули заунывную, без конца и начала песню. И она потекла с дощаника на воду, закачалась на волнах, поплыла к другим дощаникам и там, подхваченная, упала снова за борт, чтобы вернуться назад и пойти вширь, по сторонам, до берегов полноводной сибирской реки.

В этот день они прошли много верст, не опуская гребей в воду. Лишь гнулось и постанывало на поворотах кормовое весло, а в него упирался, потел весь день Ивашка Юрьев, по прозвищу Москвитин, ловкач водить суда под парусом. Он щурил черные глаза на улыбчивом лице, выискивал одному ему ведомый путь на реке, и густая борода его топорщилась, выдавая самоуверенный и дерзкий характер.