На краю государевой земли

Наконец, переговоры пошли о шертовании. Сулумкичи сказал, что Алтын велел дать шерть за себя и за всю свою орду великому государю на том, чтобы ему, Алтыну, быть со всей своей ордой под его рукой в холопстве навеки. И сам он, Алтын-хан, даст шерть за себя и за всю свою орду великому государю Михаилу Федоровичу, где тот укажет.

По завершении переговоров в этот день, монголов угостили вином и медом. И князь Иван велел Сабанскому проводить посольских на их подворье. Распорядился также он подготовить дьякам шертовальную запись.

Через два дня алтыновых людей снова привели в съезжую, с почетом, как и в предыдущую встречу. Одетые по-праздничному, все так же стояли боярские дети, чатцкие мурзы, конные и пешие казаки в панцирях и с ружьями. Стояли и томские посадские, приезжие торговые, пашенные крестьяне, гулящие и всякие иные люди. И алтыновы люди проследовали мимо них от двора Васьки Башмака до съезжей избы в сопровождении Сабанского.

И там, в съезжей избе, в торжественной обстановке алтыновых людей привели к шерти.

Затем им дали государево жалованье: английское красное и лазоревое сукно и красную летчину. Кому что было положено — по ранжиру.

Им объявили, что по государеву велению их отпускают к Алтын-хану. Что же касается шерти самого Алтына, то про это отписано государю в Москву. И о том государь укажет позже.

Петр Сабанский проводил алтыновых людей до пашни Васьки Верхотурца. А двадцать казаков, провожая их, шли с ними от Томского города еще два дня.

Дьякам же пришлось еще не один день корпеть над статейным списком безграмотного Карякина и отпиской в Москву о переговорах с Сулумкичи. И только после того, как Бутримов, как старший дьяк, скрепил своей подписью по склейкам все листы, всех документов, то и они, дьяки, наконец-то, облегченно вздохнули.

Глава 12. Поход по Оби

Через полтора месяца, после того как Сулемкечи ушел к себе в «Му-гальскую» землю, 20 июля, на Ильин день, у Томского города на пристани собралось много людей. На воде, покачиваясь, стояли три дощаника, груженные хлебом и солью, топорами и пилами, скобами, гвоздями и котлами, ядрами и зельем. На дощаниках разместились шесть десятков пеших казаков, охочих ставить острог в дальней землице.

В поход служилых уводил Федор Пущин. Отряд у него был невелик, не то что был у Тухачевского, но с собой он прихватил даже двух толмачей. И это уже не тот Федька, когда-то вымаливающий у Андрюшки Иванова, чтобы его взяли по ясак. Это уже боярский сын, 33 лет от роду, кое-что повидавший… Эх-х! Федька, Федька! Вот и ты вышел в люди, воеводишь! Вот она твоя удача: хватай, держи за хвост! Не то что полюбовницу, приводную женку Матренку. Ту-то он продал Ваньке Верхотурцу. А вот теперь, говорят, она у Карпушки «Чокнутого»… Да шут с ней! Это даже хорошо, что ее нет…

Федька шел туда, куда ходил год назад с Тухачевским. Но теперь он должен был пройти еще выше по Оби, за Чингизов городок, в землицу непокорного Абака. Там ему следовало поставить острог, новый военный опорный пункт, затем объясачить, крепко подвести под государеву руку телеутов.

— Отложить бы надо, — мрачно бурчал десятник Андрюшка Дорохов, заходя по сходням на дощаник вслед за Федькой. — Хотя бы на завтра. Нельзя сегодня робить. Грех… Неудача будет: Илья накажет! Злопамятен он и глуп!

— Илья пророк — в воду скок! — захохотали казаки над Андрюшкой; они шумно, с бранью и толкотней, затаскивали на борт походный скарб, рассаживались на гребях, устраивались с удобством на дальний путь, веселые, все под хмельком…

А Федька, беспечно махнув рукой, сделал выговор Андрюшке: «Батюшка благословил, а ты?! Сойдет! Ты что — испугался бабьего пророка?»

— Батюшка… Этот батюшка благословит на что угодно, — проворчал Андрюшка, отошел от него и встал сам за кормовое весло, чтобы вывести дощаник на стремнину.

Федька же по-хозяйски заходил по палубе, придирчиво осматривая, как уложен груз.

— А это что! — пнул он ногой в бочонок с солью. — На попа и привязать!

Осмотрев все, он закричал десятникам на других дощаниках: «Отчаливаем!.. Отчаливаем!»

Казаки взялись за греби, суда отбились от «песка», заскрипели кормовыми веслами, пошли, разворачиваясь и покачиваясь на слабой волне.

На берегу, в толпе провожающих, Федька заметил мать. Он как-то не обратил внимание в сутолоке до этого, что и она тоже пришла сюда, хотя и маялась ногами. Ее поддерживала под руку Варька. Муж Варьки, Ванька Павлов, тоже уходил в этот поход. За подол Варьки цеплялись две ее девки, малышки. А мать держала подле себя его, Федькиного сына, Гриньку. Тот же махал ему ручонкой… Федька сглотнул слюну, к горлу что-то подкатило: Гринька был похож на Парашку… Он отвернулся от них, отгоняя мысли об умершей жене…