На краю государевой земли

В начале лета, когда уже подошла пора выступать в поход, Яков стал волноваться: что-то не слышно было о подходе служилых из других городов. А тут еще получил он от князя Петра весточку, что казаки из Тобольска и Тюмени ударили челобитной царю об окладах за прошлый год. Без них-де, как отписали челобитчики, подняться им в поход никак невозможно. И князь Петр, успокаивая его, посетовал, что все придется отложить до следующей весны.

Зима промелькнула быстро. К весне план похода зимой уже был пересмотрен по его же, Якова, совету. Он предложил Москве другой план. По новому плану хлебные запасы из Томска следовало отправить на дощаниках по Чулыму. А конным предстояло идти летом до каменного киргизского городка. Тот же городок стоит как раз посреди той землицы. Идти же в поход летом, поскольку Чойские горы, как верно говорят казаки из Томска, зимой с санным обозом не пройти.

Но служилые из Тобольска и Тюмени пришли в Тару только в конце августа. Да пришло-то их намного меньше от запросных. И уже здесь, в Таре, Яков не досчитался двухсот человек от тех, что были положены ему по государеву указу.

— Иван, ты бездельно шел по сё место целых пять недель! — возмутился он и подступил вплотную к Рукину, когда тот, наконец-то, заявился в съезжую. Уже минуло два дня, как тот привел сюда тобольских казаков, а к нему пришел вот только что. И у него аж зачесались кулаки, казалось, еще немного и он прибьет его, вот этого стрелецкого сотника. — От Тобольска хода сюда всего-то две недели, с простойкой!

— Ты, воевода, здесь новый, а мы живем тут, и не надо так с нами! He-то захромаешь на оба копыта!

— Ты угрожаешь мне?!

Рукин промолчал, подтянул порты, низко свисающие под тяжестью пояса, увешанного оружием, сплюнул сквозь зубы и вышел из съезжей, провожаемый гневным взглядом Якова.

От такой наглости сотника даже всегда выдержанный Чеглоков, и тот сердито хмыкнул: «Хм, однако!»

На следующий день Яков построил все свое войско, провел перекличку служилых по спискам и приказал быть готовыми выступить в поход. Он прошелся перед своим войском, осматривая его, хотел было распустить сотни, но тут из рядов тюменских служилых вышел десятник Степка Распопа и протянул ему бумагу.

— Что тебе?! — сердито спросил его Яков; он уже знал, что приготовили ему тюменские казаки, как донесли ему свои, тарские служилые.

— Челобитная!..

— Засунь ее себе в…!

Ряды казаков дрогнули, по плацу прокатился ропот: «Не возьмешь — и нам не служить! Не пойдем с тобой!»

Чеглоков затоптался рядом с Тухачевским на месте, но ничего не сказал. Он не хотел ссориться с казаками.

— Яков, возьми, — тихо шепнул он ему.

Поколебавшись, Яков все же взял у десятника челобитную и распустил сотни. В съезжей он прочитал вслух челобитную и расхохотался здесь же, при Чеглокове. Тот, заражаясь от него, тоже засмеялся, хотя, скорее всего, им обоим нужно было бы плакать. Казаки жаловались, что лошади их истомны, зимняя одежонка у них поисхудилась, хлебные запасы они не получили и, вообще, писали они, лучше отложить поход до весны, до тепла…

Ох уж эти челобитные. Якову ли не знать все хитрости, что кроются за ними.

— Ладно, отправь на Москву, — велел он дьяку.

Разумеется, он и не собирался дожидаться ответа на челобитную и дал команду выступать в поход. Служилые подчинились, и его войско двинулось на восток, на Барабинскую степь.

Первая группа казаков бежала из его войска уже на третий день, вечером. Беглецы заявились в Тару, но Чеглоков тут же выставил их из города, угрожая государевой опалой, если они не вернутся назад к Тухачевскому. Но те не для того бежали, чтобы поворачивать назад. Они отошли недалеко от Тары и стали лагерем.

На четвертый день пути, утром в стане тарских служилых, с которыми шел сам Яков, поднялась тревога. Яков выскочил из своей палатки и увидел, что казаки, чем-то возбужденные, столпились у телег и рогаток. Он посмотрел туда, куда смотрели они, и увидел необычную процессию тобольских служилых.

Те направлялись к ним со знаменем, как на плацу… Степь будоражил пустой неслаженный барабанный бой.

После вчерашнего дождя все вокруг развезло.

И тобольские казаки, скользя по грязи, ругались и гоготали, но настырно поглядывали в сторону его, Якова, палатки.

А впереди всех тобольских вышагивал все тот же десятник Степка Распопа, в заячьей шапке, лихо сдвинутой на затылок. Влажная голубая рубашка, расшитая витиеватыми узорами, с закатанными по локоть рукавами, прилипнув, облегала его могучий торс. И он, в шароварах, заправленных в сапоги, с саблей и ножом за широким поясом, был похож на «черкашенина», а не на государева служилого.

— Такой «Дон» заведет где угодно! — процедил Яков сквозь зубы.

Тобольские подошли вплотную к палаткам тарских казаков и закричали: «Воевода, давай на "круг"! Не прячься за служилыми!»

Яков раздвинул тарских казаков, вышел вперед и встал перед тобольскими.

— Воевода, поворачивай назад! Не пойдем, глядя на зиму!..

Яков поднял руку, призывая их к тишине, выждал, когда замолчат отпетые крикуны.