На краю государевой земли

— Никто и никуда не повернет! По государеву указу идете! А пущим ворам, что перечат государеву указу, быть в Томске повешенными!

Вокруг его роты быстро собралось все войско. Служилые стояли, молчали и наблюдали за его перепалкой с Распопой. Яков заметил, что многие тобольские казаки, из тех, что были уже в годках, косо поглядывали на Распопу, на своего же, и на других заводчиков. Они, старые и умудренные, знали, что такое выступать против воли государя. Она, та воля, найдет их, непременно найдет, будет искать до тех пор, пока они ходят по земле, все время будет висеть над ними, как меч над головой. Да к тому же им было уже что терять. Они обжились здесь, завели заимки, «ухожья», и бежать в ту же «литву», как подбивали их заводчики, или в «калмыки» резона у них не было никакого.

Тобольские казаки, видя, что казаки из других городов встретили их вольность холодно, убавили нахрапистость, и злость пошла у них на убыль. Раскачка войска не удалась. И Распопа с казаками вернулся к себе, под насмешки тарских служилых.

Войско снялось с ночлега и двинулось дальше. Несколько дней все роты шли обычным порядком. Позади осталась Барабинская степь. Там к Якову присоединились барабинские татары, тоже приписанные к его войску на этот поход. Впереди вот-вот должна была появиться Обь.

Уже подошел конец сентября. Ночи стали темные. И вот в одну из таких темных ночей, хотя и вызвездило небо, по станам казаков замелькали какие-то тени… Тихо… Все тихо… И лишь шуршит пожухлая трава под чьими-то ногами… И снова тени… Шепоток… А вот опять о чем-то говорят… Пошли неясные какие-то две, три или четыре тени к барабинским татарам…

Среди ночи Якова разбудил Елизарка и зашептал, что Рукин и Распопа, а с ними еще и Мисайлов, ходят по станам татар и подговаривают их бежать из лагеря. Перед этим же сделать всполох, разогнать табун лошадей Тухачевского, чтобы воевода не мог пуститься за ними в погоню.

— И тобольские уже садятся на коней!..

Яков вскочил с кошмы, натянул кафтан и выбежал из палатки. Вскоре тарские казаки уже седлали коней. И когда это дошло до Рукина, тот понял, что побег сорвался.

Утром Яков вызвал к себе Рукина. Тот побоялся войти к нему в палатку, остаться с ним наедине, уже наслышанный, что этот воевода может и по морде дать, если его взвинтят, а если пьян, глядишь, и покалечит. Он стоял перед ним, поигрывал короткой нагайкой, как будто предупреждал его, что постоит за себя.

— Зачем шатался ночью по станам?! — подошел Яков к нему и, обозленный на него, потянулся к нему рукой, чтобы ухватить его за грудки.

— Да я же караулы усиливал! — невольно отступив от него, ответил Рукин, бросил взгляд на казаков, столпившихся вокруг них, читая на их лицах поддержку. — Колмаки близко ходят! Вдруг коней отгонят!

Яков выругался: «Мерзавец…! В Томске — посажу!»

— А ну позови Етигеря! — велел он своему тарскому казаку сбегать за барабинским мурзой для очной ставки, тут же, при всех.

Явился мурза. Не зная, что происходит здесь между воеводой и сотником, он откровенно рассказал, что Рукин приходил к нему ночью. Но он с ним ни о чем не договаривался, а наоборот, следил за ним и его советчиком, Мисайловым, чтобы они не убежали.

Яков понял, что сейчас тут ему не дознаться про это дело, да еще при такой шатости войска. Он приказал сниматься с ночевки и двигаться дальше. Тобольским же казакам он велел встать впереди всего войска и идти на виду у него.

А в это время Распопа воспользовался моментом, тем, что Рукин отвлек Якова, поднял своих тюменских казаков. Они вскочили на коней и дернули галопом назад по дороге, по которой шли сюда. За его десятком увязались еще десятка два казаков, охваченных порывом бегства своих дружков.

Яков не решился догонять их, заметив, что казаки в стане Рукина держат оседланными лошадей и собираются либо разбежаться, либо ударить по его казакам, если он надумает преследовать беглецов.

* * *

Стоял конец бабьего лета. Подошел день Покрова. Лист облетел уже. Степь стала серой. И было сыро, зарядил дождь, и что ни день, то моросил.

Вот в такое-то время конное войско Тухачевского и длинный обоз из телег, груженных продовольствием и снаряжением, растянувшийся на целую версту, наконец-то, подошли к Оби, к известному месту переправы.

В этом месте Обь была узкая, а течение спокойное. Тут же была и мелкая протока. Она ползла, как вьюн, вдоль главного русла реки. Здесь ее переходили бродом. Вот тут-то и расположились сотни лагерем на берегу реки, чтобы поделать лодки и плоты для переправы.

Яков вызвал к себе Мисайлова, велел ему сходить с казаками на другой берег и провести разведку. Он рассчитывал таким образом разделить советчиков Рукина. Но десятник отказался, насмешливо глядя ему в лицо.

— В Томске посажу в тюрьму…! — пригрозил Яков ему.

— Ты пугать будешь меня?! — наскочил на него Мисайлов. — Про твое воровство в Томском сыщут! Ведь панцирями торговал в дороге! И самопалы продавал колмакам!