На краю государевой земли

Была середина июля, макушка лета. Стояла жара, степь парила. Мерцало зыбко марево над ней. Войско же Якова шло и шло, без остановки, поднимая за собой пыльный шлейф. А сам Яков ехал впереди всех на коне, держал при себе проводника, смотрел на реку, на вроде бы знакомый путь. Но сейчас он не узнавал этих мест, хотя когда-то здесь он провел много дней в улусе гостем у Ишея…

Ближе к вечеру они столкнулись с одним из своих разъездов: тот возвращался с низовьев Уйбата.

— Киргизы стоят улусами совсем близко, — донесли казаки Якову. — Распустили табуны, и надо бы поспешить на них…

— К утру выйдем, на заре ударим, прихватим спящих! — загорячились они.

— Никуда ночью не пойдем! — резко осадил их Яков, когда и сотники, подняв голос, поддержали казаков. Он приказал остановиться, готовить еду, пустить на выпас коней и, вообще, отдыхать до утра.

Утром его войско снялось с ночлега и двинулось дальше. К первому улусу они подошли, когда во всю разгулялся день. К тому времени киргизы, навьючив верблюдов и коней, уже снялись улусом и пошли к Абакан-реке. Две сотни конных, которых пустил Яков на киргиз, не смогли наскоком сбить их и отошли назад. Тогда он пустил еще две сотни, теперь уже тюменских и томских. Но и их удар оказался недостаточным, чтобы сломить киргизов, заставить их побежать или пойти на переговоры.

Яков хорошо запомнил один разговор в Москве с князем Лыковым. Тот советовал ему поладить с киргизами мирным путем, но если это не удастся, тогда идти на них всей силой… И вот эта тягучая тактика, похоже, сыграла на руку Ишею. Приказав обозникам ставить лагерь, Яков бросил всех остальных за киргизами. Они нагнали их, когда Ишей и Ичей уже перешли Уйбат. Все войско Тухачевского, ударив разом в сотни барабанов, покатилось в атаку на улусников, отходивших вниз по Уйбату под прикрытием куячников. Верблюды и лошади, напуганные необычным для этих мест дробным боем, шарахнулись и понеслись, поднимая пыль и сшибая все на своем пути. Крики, визг, рев верблюдов и ржание коней огласили степь… Казаки, пользуясь паникой, смяли куячников и легко овладели табуном коней и стадом верблюдов. Отягощенные добычей, они стали отходить к своему лагерю. Но теперь киргизы, в свою очередь, напали на казаков, отбили назад часть своего табуна и повисли на них, потащились у них на хвосте… Да, не зря их преследовали киргизы, добыча, оказалась богатой: стадо верблюдов в 150 голов, да в два раза больше табун лошадей, за сотню пленных, а среди них жены и дети Ишея и других князьков; много попало к ним соболей и разной одежонки.

По пятам казаков киргизы пришли под лагерь Якова и остановились вдали. Затем с их стороны послышались крики, там замахали руками, подавая какие-то знаки.

— Еголак, сходи туда! — велел Яков джагатскому мурзе. — Там у Ишея, говоришь, твой брат? Вот и зови его сюда, на переговоры!

Он все еще надеялся повернуть дело с Ишеем в мирную колею. Ведь тот вот только что потерял убитыми свыше 70 человек, а сколько пленными, да еще большой табун коней. Это должно было остановить его, образумить.

Вскоре Еголак вернулся назад со своим братом, Алтыбаем. Разговор с посланцем Ишея был недолгим. Яков наказал ему передать, чтобы Ишей сам приехал на встречу с ним.

— Скажи, что я помню его старую дружбу и не желаю больше проливать кровь! Все! Иди, Еголак, проводи его!

За этот день Яков потерял убитыми двоих боярских детей и одиннадцать казаков. Много оказалось у него и раненых. И он уже стал колебаться, подумывать, правильно ли сделал, не дав казакам погромить улусы Ишея ночью.

К вечеру куячники Ишея подошли ближе к их лагерю и встали неподалеку от него. И казаки насели на Якова, стали уговаривать его, чтобы разрешил ударить по ним. Но он не отпустил их и на сей раз, пригрозил:

— Ослушаетесь — за каждого ясыря, за лошадь или корову, буду драть с жалования!

И этим он обозлил, вконец, казаков. Первыми у его палатки объявились томские. Они больше всех потеряли в этот день убитыми. Яков вышел к ним, постоял, послушал их злобные крики, не выдержал, заорал на рыжего томского казака, заводчика смуты: «Мухоплев, что тебе-то надо!»

Этого рыжего казака он знал уже давно: тот был беглым, из вологодских крестьян. Все лицо у него было покрыто веснушками, как будто было засижено мухами. За это он и получил свое прозвище. А то его звали еще хлеще, «Мухосран». Прозвище настолько прилипло к нему, что он и сам писался под ним в «именных росписях» служилых, в «раздаточных» книгах жалования и в других документах воеводского управления. Хотя изначально он был записан много лет назад, еще в крестьянстве, как Васька Иванов сын Сухоплева, о чем он даже сам, порой, забывал.

Заметил Яков, что сюда же приволокся и прячется за спинами других и Гришка Пущин.

«Ишь ты! И этот, худосочный, а туда же!»

Но томские оказались не такими настырными, как тобольские. Хорошо еще среди них не было их заводилы, Рукина. Тот напился как-то в Томске и умер. Избавил тем самым от себя Якова.

Но и на этот раз все прошло мирно. Казаки поругались и разбрелись по своим палаткам уже в темноте.