На краю государевой земли

Весь следующий день Яков ожидал, что Ишей начнет переговоры, раз подошел сюда со всеми своими людьми. И он понял, как просчитался, когда на другое утро они обнаружили, что к Ишею подошли маторцы и тубинцы, переправившиеся из-за Абакана.

Приступ кочевников на его лагерь был неожиданным, стремительным и мощным: дико завывая, более 700 куячников пошли на него с двух сторон, осыпали его градом стрел… Залпы самопалов из-за рогаток и телег посшибали с коней на землю с десяток кочевников, и они откатились от лагеря. Больше в атаку кочевники не пошли, но переняли дорогу к верховьям Уйбата, к горам, куда еще мог отступить Яков со своим войском.

— Воевода, пора отходить в крепкое место! — забеспокоились сотники. — Здесь негде огородиться!

Да, действительно, по берегам Уйбата тянулась степь, одна лишь степь, и лишь где-то там, вдали, виднелись редкие околки.

Яков распорядился погрузить ясырь и захваченную добычу на верблюдов, а половине казаков велел спешиться и встать в строй с мушкетами. Но казаки с атаманами и сотниками стояли хмурыми, не двигались, не глядели на него. Тогда он сам пошел по рядам служилых, подтолкнул одного, другого:

— Мухосран, давай — прыгай с коня!.. И ты, Гришка, тоже! — подошел он в первую очередь к вчерашним крикунам, чтобы наказать их: пусть потопают пешком.

Казаки все же встали с мушкетами за верблюдами и, прикрываясь ими с двух сторон, пошли пешим ходом прямо на куячников, загородивших им дорогу. Те сразу же загарцевали, стали пускать стрелы в их сторону.

В ответ казаки открыли огонь из-за верблюдов. И передние ряды куячников слетели с коней. Остальные рассыпались по степи, ушли галопом за пределы выстрелов и там, вдали, снова затасовались, собираясь в кучки.

Три дня поднимались они вверх по левому берегу Уйбата, отстреливаясь от кочевников. И все эти три дня куячники появлялись то с одной стороны, то с другой, скакали на виду у них, шли позади, а то прятались по оврагам, надеясь на какую-нибудь оплошку казаков.

Колонна Тухачевского, из каравана верблюдов, табуна коней и обоза, вытянулась более чем на версту. Внешне она казалась уязвимой, но кочевники так и не смогли ничего с ней поделать. И вот на четвертый день она добралась до верховьев Уйбата. Впереди начиналась тайга. Совсем близко была развилка дорог, где слева в Уйбат впадала речка Бюра, и там шла дорога на север, в Кизылы. Другая дорога, протоптанная вдоль Уйбата, уводила на перевал. За ним брала начало речка Терен-су, впадавшая в Томь, а та несла свои воды под Кузнецкий острог и далее к их родному Томску.

Ишей, видя, что Тухачевский ускользает от него, послал к нему своего улусного, известного всем в Томске Енечку.

— С чем пришел, Енечка? — весело встретили его казаки, обступили как старого знакомого, задергали за потертый ордынский армячок.

— Ишей хочет говорить с тобой! — сказал Енечка Якову, настороженно поглядывая раскосыми глазами на казаков, на этих пропащих, изворотливых, умелых воевать. — Одного тебя хочет! Толмача возьми — выезжай в поле!

— Ладно, передай: согласен! — похлопал Яков оробевшего киргиза по спине и выпроводил его из лагеря.

Он взял с собой толмача и выехал на встречу с Ишеем.

— Яков, верни детей, жен верни, улусных верни! — взмолился князец. — Всех уговорю — шерть дать!.. Не продавай, не крести! Вспомни — трубку курил! Мирно надо, шибко мирно!..

Вид у него был далеко не тот воинственный, каким он был всего четыре дня назад. Его медное лицо просительно скривилось, потускнели темные лукавые глаза, и он весь даже перекосился в седле.

— А ты миром встретил? И сколько клятв давал в прошлом: не ходить в набеги!.. Легкое слово твое! Что ветер в степи!

Но Ишей не слышал его, твердил все то же, бормотал, как шаман, призывал Эрлика и его курмесов на головы русских казаков: «Эрлик придет — худо будет!»

— Оставь его! — отмахнулся Яков, раздражаясь на этот пустой разговор и на Шея, который не хотел уступать, не умел, не знал, что это такое, и сейчас его обещания — просто уловка; известно, во что обходится тому, кто поверит киргизам на слово…

Ишей, видя, что воевода не верит ему, взмолился: «С улусом пойдем, с тобой пойдем, в Саяны пойдем, острог будешь ставить!»

Яков отрицательно покачал головой.

«Он шелковый, пока заложники в руках!.. Хитер! Ведь там, в Саянах, вдали от острожков, всех перебьют!»

— Пустил бы я казаков на твои улусы ночью, когда они просились, и они бы высекли всех твоих, под чистую! — зло закричал Яков. — Вот этого ты не понимаешь! И не верю я тебе! Переведи ему! — велел он толмачу. — И поехали: все и так ясно!

Он вернулся в свой лагерь. А на следующий день по лагерю разнеслась весть: «Московский хочет отдать ясырь Ишею!»… И в лагере полыхнуло волнение…