На краю государевой земли

Федька почесал бороду, пораскинул умом и предложил Онуфрию, чтобы тот принял его полк под свое начало. Степанов согласился. Они ударили по рукам, и Федька ушел к своим казакам. Поев, что ему оставил кашевар, он взял с собой Гриньку и Потапку и пошел с ними на берег Амура. Там они искупалась. Он уселся с парнями на бережок и, отдыхая, стал слушать их рассказы о заброшенном богдойском лагере, прищурившись, глядел на реку, как серебрится она, играет под солнцем пестрой рябью.

Так качалась его служба на Амуре, под началом Степанова.

Однако, пробыв в остроге неделю, он передумал, решил вернуться обратно в Якутск. Что поделаешь! Обстоятельства… Хлеба Онуфрий не дал ему, вожей тоже не было из тех, кто бы знал Аргунь. И все получилось так, что не задалась его служба там. А тут еще и казаки, прослышав, что он настроился уходить отсюда, сразу же подали Онуфрию челобитную.

— Нужда, не подняться, оголодали, не осилим дальний путь! Послужим здесь государю!..

Федька не стал их уговаривать, собрал, построил, походил перед ними.

— Федор, оставь нас здесь, не тащи за собой! — послышались голоса из строя.

Федька хмурым глазом стрельнул по рядам казаков, и они сразу замолчали.

— На походе я указ вам! — заговорил он. — Это так! Но без хлеба неволить не стану!.. Кто хочет идти со мной — выйти из строя!

Из строя несмело выступили четверо казаков. К ним присоединились и Гринька с Потапкой.

— Сёмка, ты пойдешь со мной! — категорически заявил Федька толмачу, Семену Петрову, по прозвищу Чистый.

Сёмка был чем-то похож на Акарку. Он был такой же щуплый и скуластый, выносливый, как и тот, но светлоглазый. Да и спал-то он чудно, так же как и тот: свернувшись калачиком в той же лодке или у костра прямо на земле, сунув под голову какой-нибудь чурбак. Утром перекусит какой-нибудь сушеной рыбы и в путь. Вот только тяжести осилить он не мог, не то что Федька… О нем Федьке еще в Томске рассказывал Ванька Москвитин, когда вернулся с Дамского моря…

— Надежный мужик! — запали у него в памяти слова Москвитина.

Сёмка числился на государевой службе в Якутске. Человеком он был послушным: куда пошлют — идет. Как и у тунгуса — бродячья жизнь сидела у него в крови. В свое время его взял с собой Поярков в поход сюда, на Амур. Затем он попал и в поход Шелковникова. А вот сейчас он оказался здесь уже и с ним, с Федькой.

Сёмка замялся было, не решаясь ослушаться его, полкового сотника, но и заметно было, что уж очень не хотелось ему сейчас подниматься в дальнюю дорогу. Его тянуло погулять по Амуру, просто так, от души. Она просила простора, тесно было ей в стенах острога… У казаков-то была причина проще, понятней. Тем хотелось пограбить даурские улусы, сходить в набег на дючеров или тех же гиляков, в низовья Амура, в еще нехоженые места, где иноземцы еще не ведают, что такое ясак. Никто из них не хотел уходить отсюда без добычи… Но Сёмка подчинился сотнику: он знал, что если ослушается, тогда хоть не появляйся в Якутске. Да и не только там. Этот боярский сын найдет его, достанет и здесь, на Амуре. Ну, хоть беги к тому же богдойскому…

Вслед за Сёмкой из строя вышли еще два казака и встали рядом с Федькой.

— Ладно, Федор, я дам тебе еще, — сказал Степанов, видя, что никто больше из Пущинского полка не намерен уходить обратно отсюда. — У меня, из амурских, есть охочие до дома.

Федька согласился с таким разделом служилых. Ему было все равно, кто из них останется здесь. Ему нужно было с десяток человек, чтобы уверенно дойти до Якутска.

— Остальных я отписываю! Будете ходить вот под ним! — похлопал он рукой по плечу Онуфрия. — А теперь — разойдись! — приказал он своему полку. — А вы, — повернулся он к тем, кого уводил с собой, — готовтесь! Через два дня уходим! Пошли, Онуфрий!

Федька никогда не упускал случая покомандовать, если оказывался перед своей ровней, и даже если тот стоял над ним. Как вот сейчас этот приказной Кумарского острога, воеводство которого здесь было полное по наказной памяти того же Зиновьева. Онуфрий же, по натуре молчаливый, был из тех мужиков, о которых говорят, что они с лешим глазом. Истинно «Кузнец»!.. Не зря считают, что он был силен колдовать, с таким-то глазом на все годен… Острог отстоял от лихой богдойской силы. Для этого надо уметь волховать. Отвел ведь он, ведун, богдойским разум. Вот и побежали они, проторчав тут бесполезно два десятка дней, побросали наряды, порох, куяки и ядра, бежали как будто в страхе, от чародейства… Что же он может-то?..

— Тьфу ты, черт! — сплюнул Федька от этих дурацких мыслей.

— Ты что? — уставился на него Онуфрий. — Сильно худо трезвому? — участливо спросил он его, глянув на него своим лешим глазом.

«Ох, ты — опять! — молча пронеслось у Федьки, он почувствовал, что с головой у него снова творится что-то неладное: ему показалось, что это не "Кузнец” глянул на него, а шептуха, старая Фекла. — Не сбрендить бы!»…

Онуфрий выдал в тот день каждому, кто уходил с Федькой, по большой гривенке пороха и по гривенке свинца.

— Более не могу! — отрезал он. Да и то, что дал, он отмеривал щепотками.