На краю государевой земли

Карасук-озеро, Черное озеро, черная судьба… Не ушел от нее хан…

И нагрянули боярские дети, Моисей Глебов и Федька Лопухин, с конными казаками ночью на кучумовых татар, кочевавших от хана дальним дозором за два дня от его хлебных полей. Ночью пришли они, ни одного не упустили, ни лучника, ни куячника до Кучума.

И вот наступил час его, Воейкова… Не думал он ни о чем, мыслей не было, от зверской усталости все притупилось, залегло только одно: достать, найти… И вот теперь-то и началось…

Построил он казаков и стрельцов в два ряда. Передние палят, задние заряжают, выходят вперед и палят… И тут же, сбоку, помогают лучники, тарские и тюменские татары.

От бора же, за рекой, заухало ответное эхо, умножило панику воинов Кучума, напустило на них страх, что обложили их со всех сторон. И погнало оно их к берегу, на гладь великой реки. Туда, где глазом другой берег не увидишь и не измеришь ширину… Куда там плыть!.. Скатились все под кручу, на песок, и к волнам…

А сверху, по тем, кто боязливо затоптался у воды, ударили стрелы, затем и самопалы. И пошло, пошло!.. Как куропаток… Не слышат, оглохли от пальбы, не видят, что тут вот рядом с ним же падает его сосед: один, другой, а там еще и еще…

— Где Кучум! Кучум где?! — встряхнул Воейков раненого нукера, валяющегося подле ханской юрты.

Тот что-то замычал, но толмач безнадежно махнул на него рукой.

И Воейков забегал по стойбищу, стал хватать то одного пленного, то другого. Вытащили из юрты старика. Аталык!.. Тоже не знает! Мотает головой, не видел, дескать, пути-дороги хану не прописаны, неведомы, что и Аллаха!.. Еще одного схватил он за грудки, в добротном ордынском кафтане: не простой, не черный мужик, какой-то мурзишка…

— Где хан?! Кучум где!.. Ты…!

Он обозлился: «Ах ты…! Ушел! Неужто ушел?!»

Какой-то нукер выстрелил из лука и слегка ранил его. Он поморщился, выдернул из плеча стрелу и, показав на пленных, коротко бросил:

— Перебить! — и заорал на казаков:

— Не тащить же эту нищету!.. Вон — бобры попались! Кому нужна собачина!

— Андрей, Андрей! — крики, громкие, призывные, ликующие. — Сюда!.. Тут весь его выводок!

— Самого ищите, самого! — заорал Воейков на Лопухина. — Выводок не уйдет!

Он заглянул в юрту: одни женщины, ханские жены: «Хм!.. Во жеребец!»

Тут к нему казаки подтащили какого-то старика.

— Опять аталык!..

— Туда, туда пошел хан! — махнул рукой аталык в сторону реки. — С внуком пошел, с нукерами! Все бросил: жен бросил, детей бросил, аталык бросил, храбрость бросил!.. Ай-ай! Какой хан стал! Смерти боится!.. Совсем его запугал московский! Тьфу-у!

Кто-то, из тех, что гнались за конниками Кучума, уходившими вдоль реки вниз, в степь, заметили на воде одинокий челнок, а в нем три едва различимые согбенные фигурки. Он прибивался к тому берегу, уже еле заметный, терялся среди зелени островов. Вот-вот исчезнет он, сгинет, и уйдет его, Воейкова, звезда.

— Вали лес! — приказал он десятникам. — Руби плоты — и туда, туда! — резко выбросил он вперед руку в сторону островов.

Застучали топоры, засуетились, забегали казаки: полетели бревна под береговую круч. Плоты вязали веревками, наскоро, только чтобы держали на плаву. Они отбились один за другим от берега. Их подхватило, понесло: плавно, несильно, слегка покачивая на слабой волне… Казаки загребли шестами, палками, туда, на острова. И вот прибились к берегу, и самопалы изготовили, попрыгали все разом на песок… А вдруг? Кто там!..

Долго плавали они, искали по островам и на том берегу… Нигде ни следа! Хан как сгинул!

Они вернулись назад, на Ирменский луг. Воейков оглядел пленных, заметил среди них сеита, махнул рукой, чтобы казаки подвели того к нему.

— Кто таков?

— Сеит, Тул-Мамет! — перевел толмач.

— Шерть, по-вашему, по-магометански, вот тут дашь! При нем, — показал Воейков сеиту на тюменского мурзу Бекбавлуя. — Все чтобы по совести, по правде было!.. Не то! — сердито свел он брови на лбу. — Проследи за ним! — велел он мурзе.

Тул-Мамет забормотал, сложив молитвенно руки. Трижды повторил он что-то, умывая ладонями лицо, просветлел глазами. Видимо, он решил не искушать Аллаха и хмурого русского воеводу.

— Ну что ж, иди, Тул-Мамет! — пожал Воейков ему руку. — Вот этот пойдет с тобой, для охраны, — похлопал он по плечу пленного татарина. — На твоей совести, перед Аллахом: приведешь Кучума-хана или нет… Зови под государеву руку! Государь-де пожалует его: прежние вины снимет…

Тул-Мамет ушел. Через пять дней, отдохнув, Воейков двинулся с отрядом в обратный путь. В походе и на бою с Кучумом он не потерял ни одного человека. На Ирменском же лугу остались валяться сотни трупов воинов хана… Уводил он с собой и семейство хана: детей и цариц посадили на коней. Остальные шли пешком, тут же, рядом с казаками. Воейков спешил, спешил донести эти вести до государя, до Москвы. Он знал им цену, и еще на обратном пути, с похода, отправил с грамотами с Оми-реки гонцов на Москву, за шесть дней не доходя Тары.

* * *