На краю света. Подписаренок

В переднем углу за столом, за которым во время сельского схода обычно восседают староста с писарем, сидела теперь старая женщина с тремя молодыми цыганками. Цыганенок, который хотел проплясать «на пузе», сидел тут же с ними с заправским видом взрослого человека. Две цыганки с грудными детьми и три девчонки-няньки устроились около каталажки и убаюкивали плачущих детей.

А старая женщина за столом что-то наказывала молодым цыганкам. Изредка она тяжело вздыхала, качала головой и смахивала слезу, но крепилась и продолжала тихо говорить. Молодые цыганки то и дело ее перебивали и начинали о чем-то спрашивать. Иногда кто-то из них начинал всхлипывать, но спохватывался и продолжал внимательно ее слушать. А старая цыганка все говорила и говорила, все что-то им объясняла и наказывала. Наконец она, видимо, обо всем с ними договорилась и сделала знак цыганенку. Тот быстро прошел в каталажку и появился оттуда с небольшой гитарой. Потом надел ремень от гитары через плечо и стал тихо перебирать струны. Теперь старая цыганка немного оживилась и вышла из-за стола. Молодые цыганки тоже поднялись со своих мест и стали в кружок посредине сборни. А цыганенок заиграл на своей гитаре какую-то песню. И как только он заиграл, вперед вышла молодая красивая цыганка и запела:

Ты пойди, моя коровушка, домой,
Ты пойди домой недоеная…

Женщины, которые только что со слезами сидели за столом, сразу же забыли, что у них большое горе, и дружно подхватили:

Ты пойди домой недоеная,
У нас горница нетопленная…

Они пели эту песню очень красиво. Цыганки с грудными детьми и няньки с ребятишками сразу же подошли к ним. Маленький цыганенок перестал плакать и стал что-то лопотать. А молодая цыганка весело продолжала:

У нас горница нетопленная,
Малы дети ненакормленные…

Песня получалась у нее так красиво и хорошо, что Кирилл Тихонович вышел послушать. Он стоял у дверей своей каморки, прислонившись к стене, и на лице его играла довольная улыбка.

Маленьким цыганяткам песня, видать, тоже нравилась. Они перестали плакать, визжали и что-то радостно лопотали.

А песня усиливалась и нарастала. Все женщины на сборне и девочки-подростки включились в пение. Даже старая цыганка не удержалась и вместе со всеми подпевала:

Как у всех-то мужья так добры,
Накупили своим женам бобры…
А уж мой муженек-дурачок,
Он купил мне коровушку,
Он купил мне коровушку,
Загубил мою головушку…

Недавние слезы, беспокойство за арестованных родных, безвыходное положение — все на время забыто. Пели с увлечением, дружно, стараясь войти в веселый настрой песни. Видимо, песня облегчала их тяжелое положение. А потом, все ведь знали, что эта песня веселая, что петь ее надо дружно, что если петь ее на слезливый лад, то она никому не понравится.

Когда песня кончилась, все началось сначала — заверещал грудной ребенок, заплакали другие дети. Старуха цыганка покачала головой и тяжело вздохнула:

— На сердце кошки скребут, а петь приходится. Такая уж, видно, наша цыганская доля…

Потом она стала увещать молодых цыганок:

— Вот так и пойте возле каждого дома. Да сначала стучитесь — есть ли кто из хозяев. А в богатые дома не заходите, а то еще собак спустят. Подальше от греха. А как споете, просите Христа ради хлеба и молока для малых ребят…

Тут цыганки стали собираться идти по селу за милостыней, а я побежал в волость, чтобы рассказать обо всем этом дедушке Митрею.

Вечером после занятий я остался в волости напечатать Павлу Михайловичу на гектографе несколько десятков повесток с вызовом в волостной суд.

Вдруг в канцелярии появился Сергей Ефимович, как всегда в полной форме. Он спросил, здесь ли старшина, и, узнав, что его в волости нет, прошел в комнату Ивана Иннокентиевича, где в это время изнывал от безделья заседатель.

А через некоторое время в волость заявились два здоровенных мужика, видимо, комские десятские, и спросили урядника. Я указал им на дверь Ивана Иннокентиевича, и они прошли туда.

— Ну что ж, — сразу послышался голос Сергея Ефимовича, и он вышел в сопровождении десятских и заседателя Ефремова, — пора приступать к делу. Старшину ждать не будем. С кого же начнем? — спросил он заседателя Ефремова и, не ожидая его ответа, приказал десятским: — Ведите сюда старого цыгана. Он у них всему голова.

После этого Сергей Ефимович с заседателем прошли в судейскую, а десятские отправились в сторожку за арестованным.

Я знал, что сейчас сюда приведут старого цыгана и Сергей Ефимович начнет его допрашивать. Мое сердце защемило от жалости к этому старику. Я хорошо понимал, что лучше уйти сейчас отсюда, но мною вдруг овладело какое-то любопытство, и я решил непременно допечатать свои дурацкие повестки в волостной суд и посмотреть, как будут допрашивать цыган.