На крутой дороге

Когда морозовская машина взобралась на гору, ее встретил возбужденный адъютант Гонтаря:

— Генерал просил подождать. Он вот-вот должен прибыть.

Через несколько минут подлетел генеральский виллис. В эту ночь Гонтарь руководил форсированием Днепра на правом фланге, в районе порогов. Тех самых порогов, у которых начинался его путь днепростроевца. Операция прошла удачно, и Гонтарю хотелось вступить в освобожденный город вместе с теми, с кем он отступал. Потому и послал адъютанта предупредить земляков.

Почти рядом с дорогой старчески горбился казачий курган. А ведь, должно быть, неспроста встретились они возле него. Именно здесь два года назад в такую же пору прощались со своим городом. И все, не сговариваясь, как и тогда, стали в ряд, так же, как и тогда, обнялись и замерли от волнения. Перед ними светился Днепр, а вдоль его берегов на склонах лежало Запорожье.

Лежало израненное, измученное, окутанное дымом недавних пожарищ.

Еще будет время пережить горечь утрат, будет время познать и радость, еще будет время многое переосмыслить, а сейчас стояли молча, каждого душили слезы и каждому прежде всего хотелось произнести самое выстраданное, самое вымечтанное:

— Здравствуй, родной!

Авторизованный перевод Изиды Новосельцевой.

ПРОФЕССОР БУЙКО Повесть

Имя этого отважного советского патриота, лучшего представителя нашей интеллигенции, не забудется никогда.

М. И. Калинин

I

Профессор Буйко вышел из клиники поздно. Но, пожалуй, никогда еще он не возвращался с работы в таком радостном возбуждении. Он победил смерть. Человек, которого авторитетный консилиум врачей считал уже мертвым, возвращен к жизни. Даже самые близкие друзья удивлялись упорству и самоотверженности профессора, когда он решился на эту операцию. «Зачем вам лезть на рожон, самому набиваться на неприятности, Петр Михайлович? — говорили ему товарищи по работе. — Ведь тут явный сепсис, цианоз!» Кто была его пациентка, он еще не знал. Ему было лишь известно, что она мать, совсем молодая. Впервые родила ребенка и теперь лежала без каких-либо признаков жизни.

Конец рабочего дня в больнице стихийно превратился в праздничную демонстрацию. Профессора приветствовали, поздравляли и чуть ли не на руках носили. Даже совсем уже старый и седой главный врач, возглавлявший консилиум, в восторге обнял его и расцеловал.

— Вы не вылечили ее, — сказал он, — вы ее воскресили!

Окрыленный успехом, Петр Михайлович будто помолодел.

Он отказался от машины, которую предлагал директор, и не сел в трамвай. Ему хотелось идти, идти, идти без устали.

Город сверкал в праздничных огнях. Словно в золоте, купались ветвистые каштаны.

Был субботний вечер, когда площадки и аллеи Владимирской горки особенно многолюдны. Отовсюду к горке спешили веселые стайки молодежи, неторопливо и чинно, парами и в одиночку шли люди старших возрастов. Видимо, в мире нет больше города, где так бы, как здесь, прямо на улицах, девичьи песни сливались с соловьиными.

Профессор тоже свернул к Владимирской горке. Это был его излюбленный уголок города. Да разве только его! Кто не был на Владимирской горке, тот не знает по-настоящему красоты Киева.

На этой горке ты словно под облаками. Отсюда, особенно ночью, древний и вечно молодой, могучий и живописный Киев предстает во всем своем величии, во всем своем многообразии. И кажется, будто перед тобой не один, а два города: один где-то глубоко внизу сверкает лентами улиц, а другой высоко-высоко поднялся над ним и своими многоэтажными кварталами, буйными парками, стройными башнями коснулся звезд и озарился звездами.

У подножия радугой сверкал Днепр. По волнам проплывали красные и фиолетовые огоньки. А над рекой, будто повиснув в воздухе, арками возвышались величественные ажурные мосты.

Завтра в городе праздник — предстояло открытие самого крупного в Европе стадиона, — и киевляне готовились к этому торжеству. Всюду только и говорили о билетах да командах, которые будут выступать на стадионе, о большом народном гулянье на Крещатике; все уже представляли веселый завтрашний день, и это придавало еще бо́льшую торжественность сегодняшнему вечеру. Ничто не предвещало несчастья. Все вокруг шумело, бурлило, звенело молодостью.

Профессору казалось, что все — и знакомый дворник в аккуратной синей спецовке, и о чем-то разговаривавший с ним милиционер в белых перчатках, — все сегодня были какие-то особенные, необычно шумные и веселые, будто весь город радовался его недавней победе над смертью.

Дома профессора Буйко ждала новая радость — одновременно пришли письма от обоих сыновей: от младшего — из армии, от старшего — из Харькова, из мединститута. Оба они обещали скоро приехать в гости. «Готовь, батько, лодку да заряжай ружья, — писал старший, Коля, — Этим летом мы посоревнуемся с тобой в охоте на уток!» Он нарочно еще и подчеркнул эти строчки в письме, чтобы подзадорить отца, зная его страсть к охоте.