На крыльях

Она вдруг вспомнила, как однажды Антон вывихнул ногу, упав на лестнице перед школой, и она также вела его в травмпункт и обратно – только в другой, детский, поддерживая под руку. И тогда тоже было весеннее солнечное утро, безоблачное и безветренное, и тени от зданий и деревьев были такими же длинными и острыми.

«Мама, я пропустил олимпиаду по математике», – сказал тогда Антон. Мать всегда требовала, чтобы дети учились хорошо, и обрадовалась, когда сына отправили на районную олимпиаду.

«Ничего страшного, сынок», – ответила Алла, которой было не до математики: сначала она перепугалась, что сын и вовсе сломал ногу.

«Я думал, ты будешь ругаться».

«Нет, все хорошо. Главное – ты в порядке».

Антон посмотрел на мать и вдруг увидел, что глаза ее блестят. И, кажется, не от солнца.

– Что? – только и спросил он.

Алла покачала головой и остановилась, чувствуя, что не в силах больше сдерживаться и быть сильной.

На половине пути, под утренним солнцем, она заплакала, опустив голову, а Антон, растерявшись и не зная, что делать, несмело обнял ее одной рукой за плечи, второй продолжая поддерживать под локоть. Вид у него был растерянный, и он смотрел в голубое звонкое небо слегка покрасневшими глазами, боясь, что кто-нибудь увидит их.

Алла плакала – молча, почти беззвучно, уткнувшись сыну в плечо, а тот опустил взгляд, словно боясь, что и ему в глаза попадет яркое утреннее солнце.

– Все в порядке, – сказал Антон тихо. – Пойдем в машину.

Мать подняла голову и улыбнулась ему сквозь слезы.

«Мама, я не хотел, чтобы все так получилось».

«Ничего страшного, сынок».

* * *

После всего, что произошло в клубе и в больнице, домой я вернулась часов в девять, вымотанная, но, как ни странно, довольная. Антон встретился с матерью, и, кажется, между ними что-то произошло – не на внешнем уровне, а на уровне эмоциональном, глубоком. Возможно, между ними вновь протянулась та самая тонкая, пока еще совсем слабая нить, соединяющая мать и сына. По крайней мере, я надеялась на это.

Я видела, как плакала Алла Георгиевна, уткнувшись сыну в плечо, а Антон обнимал ее осторожно, вполсилы, и выглядело это весьма трогательно. Я была уверена, что они уже много лет не стояли вот так близко и не обнимали друг друга, и в какой-то момент поняла, что не только Антону было тяжело. Наверняка и Алла нелегко переносила их затянувшийся конфликт и совершала все новые и новые ошибки, упрямо не замечая этого и считая, что желает своим сыновьям лишь добра.

В эти минуты, пока они стояли вместе, она выглядела беззащитно, как всякая мать, боящаяся потерять своего сына.

Вся злость на Адольскую куда-то пропала. Осталось сожаление. И какая-то странная печаль. Наверное, позднее, злость на нее вернется, но сейчас мне было чисто по-человечески жаль ее и Антона.

Мы с Кириллом наблюдали за ними из окна напротив. Он смотрел на мать и брата спокойно, с каким-то ревнивым облегчением, а потом вдруг сказал:

– Все это так знакомо.

– Почему? – удивленно спросила я.

– Один раз я толкнул его, и он вывихнул ногу. Мама поехала с ним в травмпункт, а я сидел дома и ревел, потому что боялся – вдруг Антон больше не сможет ходить? И что мама узнает и накажет меня. Он ведь еще и олимпиаду пропустил. А он ничего не сказал. За это я его ненавижу.

Последнее слово он сказал совсем не тем тоном, которым признаются в ненависти, и мне показалось отчего-то, что Кирилл не такой уж и плохой, а скорее, по-своему несчастный.

Кажется, не зря они с Антоном близнецы – оба смогли найти отличный повод, чтобы чувствовать себя несчастными.

За руль в машине Аллы сел Антон, Кирилл устроился рядом, то и дело непроизвольно хватаясь за голову рукой. А мы с Аллой расположились на заднем сиденье и не смотрели друг на друга. Она отвернулась к окну, думая о чем-то своем, а я уставилась в телефон.

Дом Аллы находился неподалеку от больницы, и приехали мы довольно быстро, но к ней в квартиру я не пошла – благоразумно решила, что ей, Антону и Кириллу нужно побыть вместе; пусть между ними и не будет откровенных разговоров с громкими словами и признаниями, но, возможно, именно сегодняшний день станет новой точкой отсчета в их отношениях. А я в них буду лишней.

Поэтому я сказала Антону, что до дома я доеду самостоятельно, тем более, остановка не так далеко. Он не хотел меня отпускать, сердился даже, но я все же настояла на своем, и, распрощавшись с семейством Тропининых – Адольских, ушла. Такси я тоже не разрешила ему вызвать – хотела немного прогуляться на свежем воздухе. В голове было столько эмоций, столько впечатлений, что мне нужно было все это уложить по полочкам, находясь в одиночестве.

Несколько остановок я бодро прошла пешком: в туфлях, в коктейльном черном платье, поверх которого была накинута ветровка, с сумочкой на цепочке, перекинутой через плечо, и едва чуть не обзавелась новым знакомым – какой-то парень прицепился ко мне, захотев познакомиться.