На крыльях

– Алексей! Что за мысли! – попытался воззвать его к совести папа. Мы с Нелли захихикали.

– Вдруг он опомнится и потребует назад?!

– Я не отдам! – возопила Нелька, хватаясь за камень.

Томас их обоих просто проигнорировал и продолжил торжественно вещать о том, как мы ему дороги. А в конце, словно подводя итог, объявил:

– В общем, я вам – подарки, а взамен все вы будете позировать мне для моего нового проекта – портретного. Между прочим, гиперфутуристического андеграунда.

– Что, прости? – приложил руку к уху дядя. – Для чего нужно позировать?

– Для искусства, олух, – отвечал Томас.

И по кухне, где мы собрались, пронеслись вздохи. Быть запечатленным на папиной картине никому не хотелось, кроме, наверное, Антона, готового рисковать и экспериментировать.

– Я больше не хочу, – жалобно посмотрел на брата Леша, который уже однажды пал жертвой экспериментов Томаса. – Мне того раза хватило.

Но кто его слушал?..

В результате на наброске Леша напоминал кальмара с отрубленными щупальцами и собственной галактикой вместо головы. В галактике плавали извивающиеся глисты. А в правом углу портрета, кажется, виднелись выбравшиеся обратно наружу кусочки непереваренной пищи.

– Это что? – возопил дядя, глядя на портрет.

– Это твоя сущность, – заявил папа и обиженно уставился на всех нас – мы смеялись. Даже Эду было смешно.

– Ты все сублимируешь, сублимируешь, насублимироваться не можешь, – сказал Леша, с огромным скепсисом глядя на свой гиперфутуристический портрет. И вынес суровый вердикт:

– Женщину тебе надо.

В гостиной вновь раздался смех, и папа надулся. Заявил, что его единственная женщина – это муза.

– Кстати, – вдруг вспомнила я об Оксане. – А хозяйка «Старого парка» – твоя поклонница, – пришлось мне несколько покривить душой. – И пишет картины. Она была бы рада с тобой встретиться. Не хочешь зайти к нам как-нибудь на кофе?

– Хозяйка кафе – это хорошо, – тотчас вклинился Леша. – Перспективно. Сколько ей лет? Замужем? Дети есть?

– Меня не интересуют женщины, – заявил папа. – Моя женщина – это муза.

– Оксана красивая, – сказала я. – И разбирается в искусстве.

А это была уже совершеннейшая правда.

Томас долго отнекивался, однако тот факт, что Оксана – его поклонница, папу сильно заинтересовал. И в конце концов он дал себя уговорить и через недели полторы все же приехал в «Старый парк». Одет при этом был крайне демократично, если можно так сказать: возвращался папа из мастерской: заляпанный красками жилет, изрядно помятая футболка и драные джинсы, на которые он перед уходом пролил ацетон, а потому пах соответствующе. Да и растрепанные темные волосы, которые он собрал в хвост, особой элегантности его образу не придавали.

Первое, что папа увидел, оказавшись в кафе, – картины Оксаны. Не замечая меня, сидевшую за одним из столиков, он поплыл прямо к ним – искусство Томаса так и манило.

Не замечая ничего и никого вокруг, Томас подошел к стене, сцепив руки за спиной, и стал рассматривать работы хозяйки кафе. Лицо его при этом было каменным, словно читал он матерные надписи на заборе и пытался провести лингвистическую экспертизу. То, что на него с удивлением смотрят посетители кафе, папа не замечал.

Когда он, протиснувшись между стеной и стулом с какой-то дородной дамой в возрасте, подошел к следующим картинам, то искренне стал недоумевать, почему эта самая дама стала орать на все кафе:

– Что за местечко?! Почему в ваше заведение приходят такие маргинальные типы?! – возмущалась она, глядя на папу. – Эй, господин лохматый! Это вам не богадельня! – зачем-то сообщила дама Томасу.

– Это вы мне? – с искренним удивлением обернулся он.

– Вам! Выйдите отсюда!

– Правильно! Что за обслуживание? – раздалось со всех сторон. – Почему бомжей пускают?

– Покиньте, пожалуйста, наше заведение, – тотчас нарисовалась одна из девочек-официанток, услышав шум и гам. Я, поняв, что случилось непоправимое, заспешила к ним.

– Почему? – искренне недоумевал Томас.

– Потому что, – стушевалась моя коллега.

– Алкоголик! – наградила папу новым званием дама, и ее со всех сторон поддержали.

– Что-о-о? – протянул он, явно начиная сердиться. – Милочка, вы в своем уме или уже благополучно выжили? – осведомился он у кричащей дамы. – Или вы запах ацетона от спирта отличить не можете?!

– Что происходит? – появилась в зале и Оксана, в отличие от папы одетая в строгое малахитового цвета платье, выгодно подчеркивающее фигуру. Томаса она тотчас узнала и потеряла дар речи.

– Да вот пускает ваш персонал в заведение кого ни попадя. Шмыгает по всему залу. Наверное, на бутылку своровать денег хочет! – пожаловалась ей дородная дама, поняв по бейджику на груди Оксаны, что она тут – самая главная.

– Знаете что, – явно обиделся папа. – Я сюда – ни ногой. Дурдом. Вот и пытайся нести искусство в народ, – сказал он с горькой усмешкой. – Всюду – быдло.

– Вот бомжи обалдели. Небось бывшая интеллигенция, – сказал какой-то мужчина, сидящий за столиком рядом.

– Это не бомж! – громко сказала я. – Это мой отец. Он художник. Извинитесь, пожалуйста.