На кухне мисс Элизы

Я трясусь как осиновый лист. Что, если он нажалуется? Что, если хозяйка увидит мокрое пятно на своей лучшей скатерти? Миссис Мартин сверлит меня злыми глазами-бусинами.

— Энн обычно работает в буфетной, полковник, — поясняет миссис Актон. — А сегодня другая девушка, которая всегда прислуживает за столом, приболела. Надеюсь, Энн не причинила вам беспокойства? Вы всем довольны?

— Да, более чем, — отвечает полковник.

— Я принесу графин, — говорит мадам и уходит, оставив меня наедине с ужасным полковником и его странной женой.

Полковник велит мне подойти.

Я двигаюсь очень осторожно, ведь теперь я знаю, отчего заболела Хэтти.

— У меня салфетка упала, а подагра не дает нагнуться. Ты не могла бы…

Он указывает на смятую салфетку под столом. Я бросаю взгляд на миссис Мартин, но та уставилась в окно.

Я становлюсь на колени, поднимаю салфетку, стараясь смотреть прямо на нее. Встаю, бросаю салфетку ему на колени и убегаю на кухню.

Глава 13 Элиза Жареные голуби в виноградных листьях

Я просыпаюсь с первыми лучами солнца и широко распахиваю глаза. Я не сразу понимаю, почему так бурлит кровь. Затем вспоминаю вечер накануне, ознаменовавшийся самым успешным обедом с начала моей кулинарной деятельности. Полковник с женой не оставили на тарелках ни крошки, вымакали кусочками хлеба телячью подливку и попросили по второй порции пудинга с изюмом. Полковник удовлетворенно почмокал губами и объявил мой соус с мадерой лучшим винным соусом, который он пробовал в своей жизни со сладким пудингом. Мне это известно со слов матери, которая крутилась под дверью столовой и подслушивала.

Я с улыбкой потягиваюсь. Я не стала говорить маме, что соус — мое изобретение. Апельсиновая цедра, дополнительный желток, мелкие штрихи, придавшие ему такую выразительность. Энн предложила добавить мускатный орех и оказалась права. Он придал соусу глубины и пряной сладости…

Шафранные лучи солнца пробиваются сквозь ставни и падают полосками на подоконник. На мгновение я ощущаю необъяснимое счастье, небывалую легкость птицы, парящей в воздухе. Мои рецепты имеют успех. Я умею готовить не хуже, чем писать. Стихи, что я послала в «Реликвию», — лучшее из мною написанного. Я думала, что кухня станет мне тюрьмой, а она приносит вдохновение, которого я до сих пор не знала. Даже плохие рецепты из чужих поваренных книг вдохновляют меня, помогая создавать новые блюда. Я напоминаю себе собаку, которая находит замерзшего человека, провалившегося под снег, и отогревает своим теплым дыханием.

А какая это радость — сочинять рецепты, которые поют! Я вновь улыбаюсь, подумав, не начать ли писать стихи о приготовлении пищи, о еде. Нет, это бесполезно. Мистер Лонгман рассмеется мне в лицо. Так и слышу, как он заявляет: «Нет, нет и еще раз нет… Стихи — вместилище нежных чувств… На кухне нет места нежным чувствам, мисс Актон…»

Как глупо устроен мир — женщина не должна признавать, что получает удовольствие от еды. Накрывать на стол — пожалуйста. Но при этом ничего не чувствовать. Она должна есть — хотя бы для того, чтобы жить, но не выказывать при этом никакого удовольствия. Для нас, слабого пола, пища должна играть чисто функциональную роль.

Эти мысли возвращают меня к нашим жильцам. Чем я буду угощать сегодня полковника и его вечно недовольную жену? Я приготовлю голубей. А на гарнир — нежный зеленый горошек, ароматный, как цветы. Последний в этом сезоне. И самый мелкий картофель, что смогу найти — припустить, полить маслом и посыпать крупной солью. Я потягиваюсь под одеялом и вновь чувствую себя птицей, парящей в небесах, ласточкой на крыле. «Я живу, живу, живу!» — поет птица.

Я встаю, поднимаю жалюзи и впускаю солнце. Внезапно у меня появляется желание наполнить комнату осенью: плодами шиповника, алыми и золотыми листьями, последней яркой зеленью года. А потом я осматриваюсь по сторонам, и радость бесследно испаряется. Педантичная, холодная пустота комнаты напоминает о том, что здесь живет старая дева, которой остается лишь признать себя неудачницей. В ушах звучит противный укоряющий голос. «Твои стихи, вся эта писанина… тщеславие, гордыня, нескромность». Несомненно, мои стихи вернутся сегодня же… «Самозванка… самозванка»… Мне вновь подрезали крылья. Наказали за то, что я жажду известности.

На кухне я нахожу Энн. Она опустилась на колени и ожесточенно трет масляные пятна на полу. Ее башмаки просят каши и потемнели от росы, а на столе стоит корзина с шиповником. Должно быть, девочка встала еще до рассвета. Я перевожу взгляд на плиту. Она вычищена и отполирована, уголь на месте, очаг выметен.

— Ты собирала шиповник?

— Да, мисс. Подумала, вдруг вы захотите сделать сироп. Мама всегда делала его в сентябре, пока шиповник свежий.

Она поднимает бездонные темные глаза.

У меня в горле встает ком. Я проглатываю его и говорю:

— Как только подашь завтрак полковнику с женой, отправляйся в магазин Вильяма Гейла и купи себе башмаки.

Она изумленно смотрит на меня:

— Я знаю, что ты еще не получила жалованье, но я за них заплачу. Это подарок.