На Лиговке, у Обводного

Правда, пришлось повозиться с квартирой. Кое-что доделать после строителей. У них план, им не до мелочей. Мебель подобрали по вкусу, тоже время ушло, не всегда есть то, что тебе хочется. Кончили с жильем, отгуляли новоселье. А дальше что? Впереди еще четыре отпускных месяца. Но тут, как по заказу, подошел грибной сезон. Федор Иваныч решил тряхнуть стариной. Когда-то считался великим грибником. В лесу разбирался как по нотам. Где, в каком уголке леса, под каким деревом, под какой веткой, в какой траве должен расти гриб. И какой именно. Признавал только «классику». Белый — на сушку, подосиновик — на селянку с картошечкой в сметане, розовая волнушка и белый груздь — для соленья, рыжики, размером не больше трехкопеечной монеты, в маринад. И все. Остальные, разные там лисички, маслята и прочие опенки, и за грибы не считал.

Месяц мотался по окрестным лесам. Окреп, отдохнул, надышался лесным воздухом, сбросил жирок. Иной раз забредет бог весть куда, километров за десять от ближайшего автобуса, и хоть плачь. Корзины тяжелые, бросить жалко, а идти надо. Под горячую руку не раз проклинал грибную страсть. С завистью смотрел на автомобильных «частников». Удобно!.. Сел и поехал, как говорят, от ворот до ворот.

Кончился грибной сезон. Похолодало, пошли нудные дожди, стало скучно и как-то тревожно на сердце. Точно нужно куда-то ехать, вот-вот опоздаешь, а куда ехать — неизвестно. Дома Федор Иваныч всегда один. Анна с утра на работе, вечером у молодых. Без внука дышать не может. Частенько там и заночует. В свободную минуту бегает по магазинам, стоит в очередях, достает какие-то штанишки, кофточки, туфельки. Сияя глазами, раскладывает их перед Федором Иванычем.

— Смотри, какая прелесть! Венгерские.

Федор Иваныч делал вид, что радуется. Ему от этих штанишек и кофточек ни жарко, ни холодно. Подумаешь, венгерские… Ну и что? По утрам на кухонном столе находил записочки: «Борщ и котлеты в холодильнике, разогревай и ешь». Или: «Сделать ничего не успела, перебейся как-нибудь». Федор Иваныч перебивался. Как-то съездил проведать молодых. Там царил культ внука. Все для него. Всем командовала невестка. Остальные были у нее на прицепе. На тестя смотрела косо. Не забыла как он кричал: «Вот вам!..» — и показывал фигу. Федор Иваныч чувствовал себя здесь лишним, ненужным.

Чего-то Федору Иванычу не хватало. А чего — понять не мог. Вроде бы все житейские проблемы решены. Живи в полное удовольствие, наслаждайся двухкомнатной кооперативной, радуйся внуку, помогай жене таскать тяжелые авоськи и тяни до пенсии. Прокурил Федор Иваныч новую квартиру насквозь, но покоя не обрел.

«Это я от безделья маюсь!» — спохватился он.

«Длинные» северные рубли на сберкнижке кончались, кончался и отпуск. Не пора ли подумать и о работе? О самой работе думать нечего. Ее сколько хочешь. Вопрос — как бы выбрать получше. Звали в райсовет, начальство на легковой возить. Намекнули на квартиру, можно без очереди. Федор Иваныч усмехнулся:

— Спасибо. Зарплата у вас мизерная. А насчет квартиры — мне их не солить. Своим горбом обошелся.

Сходил в автобусный парк. Не подходит. Не работа, а трепка нервов. От остановки до остановки. За день тысячу раз притормозить надо, и все на одном и том же месте. С ума сойдешь. Да еще какую-то стажировку надо пройти. Это ему-то стажировку? Можно к дорожникам на самосвал, гравий возить. Заработок приличный, но опять тоже одно и то же. Кружиться в карьере как белка в колесе. Самое дальнее расстояние двенадцать-пятнадцать километров. Федор Иваныч привык к размаху, к простору.

Однажды лежал он бессонной ночью в кровати. Анна заночевала у молодых. Вспомнился Север. Немудрящий поселок менаду двух сопок, тамошние дороги — вернее, тамошнее бездорожье, прииски, к которым надо пробиваться через тайгу. Что ни рейс, то трудовой подвиг. Вспомнилась барачная комнатенка — железная печка с длинной трубой, дощатый стол под старой клеенкой, самодельные табуретки. Ни тебе газа, ни тебе горячей воды. Скудно, но запомнилась комнатенка на всю жизнь. Расставались они с Катериной «железно». Без слез и обещаний. Знали, что навсегда. Даже решили писем друг другу не писать. Рубить — так рубить напрочь.

— Ну, что ж… — сказала Катерина. — Хорошего понемножку. Разные у нас дороги. А могла бы быть и одна. — И вдруг прижалась к нему и не то всхлипнула, не то охнула.

Ему тоже было не по себе. Рвал что-то от себя с болью, через силу. Рвал и себя уговаривал: ничего, пройдет, забудется.

…Федора Иваныча даже в жар бросило. Вскочил с кровати, закурил, прошелся по комнате. Все, что вспомнилось, ударило в голову как стакан спирта. Уж не съездить ли еще разок? А что? Силенок хватит! Да и выгодно. На пенсию можно раньше.