Читаем На Лиговке, у Обводного полностью

Мне тут и подумалось: а что, если это и есть тот «крайний случай»? Стукнули. Только успели портфель схватить, подкатил грузовик с фрицами — и пошло!.. Уноси бог ноги. Вцепились они в нас, как собака в мосол. Не оторваться. Сутки они нас гоняли без передышки, не давали к своим перейти. Чуть в кольцо не взяли. Приперли к болоту. Куда деваться? Мы в болото, чуть ли не по пазуху. Время-то апрель, по утрам морозец, снега полно. Ну, понятно, фрицы за нами не полезли. Решили, что нам и так каюк. Шарахнули на прощанье из минометов и на берегу остались. И надо же такому быть!.. Последним осколком меня и зацепило. По спине шаркнуло. В горячке-то сразу не почувствовал, а потом согнуло в три погибели — ни вздохнуть, ни охнуть. Завалили меня ребята на плащ-палатку — и волоком. Ох, и тошно мне было!.. Зубами скриплю, и в глазах темно. Кричу ребятам — бросьте меня за ради бога. Суньте под куст, оставьте в покое, смывайтесь, пока не поздно, портфель спасайте. А ребята то один споткнется, то другой в мох по колено провалится. Вода холодная, с ледком. Мокрые с ног до головы, глаза злые, осатанелые. Я им кричу: «Приказываю!» А Васька Бобров на меня чуть ли не матом: «Заткнись! Откомандовался. Я на себя командование принял».

Ну, думаю, дотащите меня живым, я вам покажу кузькину мать, как старшине не подчиняться. А тут еще вдобавок бросилось мне в глаза, что у ребят опять на гимнастерках золотые пуговки поблескивают. Как же это я прохлопал? Злой я был на эти золотые пуговки. Не положены по военному времени. Должны быть зеленые, маскировочные. И все этот Васька Бобров. Пижон!.. А за ним и все остальные. Взыскание накладывал! Ножницами обрезал. Обрежу, а они снова пришьют. Тут меня опять так тряхнуло, крякнул я на все болото — что было дальше, не помню…

…Открываю глаза — вижу звезды. Ночь. Тихо. Холодно. Промерз насквозь. «Где это я? Может быть, уже мертвый? Вроде бы нет. Если холодно, значит, живой». Хотел приподняться — как стрельнет в спину, хуже всякого радикулита. Ногами не пошевелить. «Так вот что со мной! — догадался я. — Бросили меня. Не хватило силенок дальше тащить. Интересно бы узнать — кто же это первым махнул рукой на своего старшину? Кто первым вслух от меня отказался? Ну, ладно…» Лежу, поглядываю на небо, как оно светлеет по-утреннему. «Что же мне теперь делать?» Про ребят подумалось — где они? Куда пошли? Как из болота выберутся? Это ведь уметь надо. А у них уменья — кот наплакал. Мальчишки. Слышу, где-то рядом тетерев токовать начал. Другой зачуфыкал. Защемило сердце. «Кончится война, и по-прежнему на этом болоте будут токовать тетерева, забредет сюда охотник, или бабы за клюквой, наткнутся на мои серые, истлевшие косточки, и невдомек будет, что это бывший старшина Ястребов».

— Завел панихиду! — крикнул из зала кузнец. — Ты про медаль давай. За что дали?

— Слушаюсь! — Ястребов выпятил грудь. — Сейчас и про медаль будет. Значит, так… Лежу, а тетерева поют и поют. И близко где-то. Что ж, думаю, до каких пор тут лежать буду? Хоть на тетерева взглянуть. Зубы стиснул, приподнялся, как вдруг сзади хриплый голос: «А ну, вставать!» — негромко, но по-командирски.

Я так и обмер. Голос Васи Боброва. Что такое? А он присел надо мной и спрашивает: «Ну как, товарищ старшина? Жив?»

Тут и остальные ребята появились. Кряхтят спросонья, кашляют, от холода трясутся.

«Ребятки вы мои… — говорю им. — А я-то думал… Сами-то все целы?» — «Целы, — говорит Вася Бобров. — Ну?! — прикрикнул он на остальных. — Прокашлялись? Пошли».

Меня опять взвалили на плащ-палатку. Вася командует: «Подняли!»

Потащили дальше. Рвутся ребята из последних сил, то с руганью, то с шутками. Дышат как лошади, с храпом. Из-под ног брызги летят. Тут мне толкнуло в голову — не с того конца я на этих ребят смотрел. Ну что такое пуговки? Пустяки, мальчишество, временное. Сами-то парни какие! Вот где золото. И дал я себе клятву: спасут меня ребята, уцелею — всю оставшуюся жизнь прохожу в солдатской гимнастерке с парадными пуговицами.

Из зала опять закричал кузнец:

— Тебя про медаль спрашивают, а ты все про какие-то пуговки.

Ястребов нахмурился.

— Что ты как банный лист? Все медаль да медаль!.. Я тебе про людей говорю. Ребята-то какие!.. Один краше другого.

— А в портфеле что было? — не унимался кузнец.

— Да ничего особенного…

— А за что же медаль дали?

— А мы и без портфеля все досконально разнюхали. Разобрались, что к чему. Дело сделали и живые вернулись. Без потерь. Да за то, что и тот самый «крайний случай» угадали — когда оружие применять.

Ястребов помолчал, потом заговорщицки подмигнул:

— И в портфеле кое-что было…

* * *

После торжественной части в зале начали раздвигать стулья, а начальство заторопилось домой. Президиум в полном составе пошел провожать. Хлопнула дверца машины, и застоявшийся шофер рванул с третьей скорости.

— Ну вот и все! — сказал председатель сельсовета и вытер лоб платком.

В зале включили радиолу, Ястребов многозначительно покашлял.

— Прошу!.. Обмыть… Как положено.

Ястребиха с буфетчицей Нюрой опорожняла набитые снедью сумки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза