На Лиговке, у Обводного

Сидевшая рядом с ним молодая краснощекая женщина, видимо жена, схватила его за рукав и толчком посадила на место:

— Сиди, не лезь, пока не спрашивают.

— Интересное название, — проговорил профессор и, как бы смакуя слово, произнес: — Веснуха… Веснуха!

— Да, — согласился Быстров. — Слово красивое. Так вот, была такая деревня. Дворов с полсотни, если не больше. Вся в яблоневых садах, славилась льном, хорошим стадом, большими надоями. Медаль имела с Сельскохозяйственной выставки.

— Сейчас я все расскажу! — снова поднялась голубая шляпа. — Да подожди ты… Верочка… Дай сказать. — Малый пытался отпихнуть жену, но та, надвинув ему на глаза шляпу, снова усадила его на место.

— Уймись, Серега… — шипела она на мужа. — Кому говорю?

— Все про деревню да про деревню, — заговорила учительница, ни к кому не обращаясь. — Ну, спалили изверги деревню. Ну и что? Заново, что ли, не отстроить? Вон теперь какие хоромы ставят. Каменные. Не деревню жалко… — Учительница повысила голос — Людей жалко! Живьем сожгли.

— Это точно! — подтвердил динамик. — Да кого! Старых да малых.

Пассажиры зашумели. Всех точно чем-то всколыхнуло. Кричал Серега, отпихиваясь от жены, говорила учительница, что-то выкрикивал динамик, еще кто-то и еще кто-то.

Профессор вертел головой, прислушивался к словам и выкрикам, стараясь уловить в общем шуме какой-то смысл. Длинная белая борода мелькала из стороны в сторону.

— Как дело-то было… — кричал Серега, придерживая на голове шляпу и увертываясь от жены. — Мужики, естественно, в партизанах, а в деревне кто? Естественно, старики да старухи с ребятишками.

Легче всех было шоферу. Динамик помогал ему перекричать всех.

— Мальчугашка лет четырнадцати. Сенькой звали, — рассказывал он. — В партизаны просился.

— Не Сенька, а Женька! — надрывался Серега, внося поправку. — Это же всем известно. «Комсомольская правда» писала.

— Так что он придумал, этот Сенька? — Не сдавался шофер. — Вы только послушайте! Мину противотанковую… Я это точно знаю. Я экскурсию возил, экскурсовод рассказывал. И под мостик мину-то. На въезде в деревню ручеек бежал.

— Правильно! — согласился Серега. — И лёсочку от удочки…

Динамик умолк. Показались встречные машины, дорога пошла под уклон да еще с поворотом, и шофер из беседы выключился.

Серега оживился.

— Значит, так! И не Сенька, а Женька. Привязал леску — и в кусты. Сидит, ждет. Тут грузовик с фашистами. Женька как рванет! Естественно, все к чертовой матери в табакерку…

Неожиданно заговорила старушка с корзинками. Заговорила тихо, едва слышно, как бы про себя, но все почему-то притихли и стали слушать. Даже Серега замолчал.

— Осенью было… Не то в сорок втором, не то в сорок третьем… Аннушка мне рассказывала, подружка моя. В Веснуху-то она из нашей деревни замуж выдана. Как ее бог спас, как она уцелела? Наехали фашисты, окружили со всех сторон, начали избы жечь. А народ в сарай погнали. У Аннушки внучата-крохотулечки. Куда же ей с ними в сарай? Остервенилась она — да на фашистов с кулаками: дескать, что же вы, нехристи, делаете? А один как даст ей ружьем в спину, она и покатилась кубарем. Очнулась — лежит в крапиве, приподняла голову, где же внучатки? Куда делись? Нету внучаток… А сарай горит-трещит полным пламенем, и двери досками крест-накрест забиты. В сарае-то кричат… Ее как хватит за сердце — внученьки мои!.. И опять без памяти. Очнулась под вечер, выползла из крапивы, глянула кругом — да что же это такое? Где я? Ни Веснухи, ни жителей. Тлеют, потрескивают головешки, да горьким дымом тянет.

— Ну уж зато аукнулась Веснуха фашистам! — не вытерпел Серега. — Батя мой как раз в этих местах партизанил, рассказывал. Уж они постарались. Взорвут мост — и записочку: «За Веснуху». Пустят эшелон под насыпь — и записочку: «За Веснуху». Обошлась фрицам Веснуха. Похаркали они кровью.

Щелкнул динамик, и шофер объявил:

— Вот и Веснуха.

Пассажиры зашевелились. Профессор схватил кинокамеру и нетерпеливо приник белой бородой к стеклу, торопясь что-то увидеть. Автобус остановился, и пассажиры потянулись к выходу.

Справа от дороги, у подножия огромной, широко разросшейся березы, небольшой холм, обросший травой. На вершине на пеньке сидела Старая Женщина. Из-под платка выбились пряди волос. Рот плотно сжат, взгляд устремлен вниз, в землю. Головой горестно оперлась на руку, другая тяжело, бессильно лежит на колене. Казалось, она, стиснув зубы, сдерживает рыдание, сдерживает крик отчаяния. Но присела ненадолго. На минуту. Перетерпеть боль страшного горя. Сейчас встанет, полна мужества и решимости.

Старая Женщина сделана из серого гранита. На узком постаменте выбито: «На пепелище».

У кромки холма мраморные доски. На них имена.

— Обратите внимание, — посоветовал Быстров профессору. — Даты рождения.

Прочитав несколько строк, профессор пробормотал:

— Это же… это же… — он явно не находил слов.

На белом мраморе золотыми буквами значилось: