Читаем На Лиговке, у Обводного полностью

— Такое дело, — заговорил Дед, когда мы поехали. — Поднимаюсь на перевал, поравнялся с прижимом, глядь — за кустом стланика мелькнуло что-то. Тормознул я — что там такое? А там какой-то парень, как рванет в сторону — кусты ходуном пошли. И подумалось мне: а не собирался ли он с прижима ко мне в кузов спрыгнуть? Схватит, что под руку попадет, сбросит за борт — и поминай как звали. Может, Гарька-то прав?

Пока я переваривал Дедов рассказ, он еще мне подкинул:

— Ребята озверели на дорожников. Как бы до драки не дошло. Да и Христосик… Чего доброго, и впрямь «красного петуха» им подпустит. Еще и дверь колом подопрет. С виду-то он Христосик, а нутром… Кто его знает?

Помолчали мы с Дедом. Что тут можно сказать?

Поднялись на перевал, начался прижим — узенький карниз вдоль сопки. Машина бортом вплотную, как вдоль стенки.

— Вот здесь, — показал Дед. — Видишь, как удобно? Даже прыгать не надо. Шагнул — как в метро на эскалатор.

Спустились с перевала. Показалась избушка дорожников.

— Высади меня, — сказал я Деду. — Зайду к ним.

Дед, высаживая меня из машины, посоветовал:

— Не горячись, потихоньку. Непойманный — не вор.

За дощатой дверью звенькала гитара, хриплый голос пел какую-то песню. О чем с ними говорить? С чего начать?

Я толкнул дверь.

На нарах валялись длинноволосые парни, резались в карты. За столом сидел бригадир и, заглядывая в затрепанную общую тетрадь, что-то прикидывал на счетах. Наверное, сочинял отчет о проделанной работе. Бригадир — старый таежный волчина по кличке Голубок. Несколько лет назад, когда я в автомобильном деле был мальчишкой, он в старых шоферах ходил. Потом у него отобрали права. За пьянку. И его больше не видел. Встретились вот здесь, в тайге. Меня он, конечно, не помнил. Ну и я на знакомство не набивался. Мне с ним не детей крестить. Мне — чтоб он дорогу держал в исправности.

— Здорово, ребята!

Парни на нарах на меня глазом не повели. Голубок, щелкая костяшками, ответил:

— Здорово, начальник.

У Голубка седые косматые волосы, загар с черным отливом. Не один десяток лет прожито под северным солнцем. Подведя какой-то итог, бросил на стол шариковую ручку, поднял на меня тусклые коричневые глаза.

— Ну, что? Чем недоволен? Дорога плохая? Опять дорожники виноваты?

Я усмехнулся и, набираясь смелости, решил не скрывать своих подозрений. Пусть знают, что́ мы о них думаем. Прав я или нет — покажет будущее.

— Слушай, бригадир… Обижает кто-то моих ребят. Два мешка сахара свистнули.

Парни на нарах примолкли. Голубок сдвинул брови.

— А я что? Сторож твоим мешкам? Твое добро, ты и карауль. Поймаешь — морду набей. А так что ж? Впустую.

— Ну да уж поймаем, — пригрозил я, — одной мордой не обойдется.

Голубок недобро прищурился. Хотел что-то мне врезать, но вдруг добродушно улыбнулся.

— Насчет мешков — это ты зря. — Он отодвинул в сторону счеты, тетрадку. — Эй! — крикнул он в сторону нар. — Дай-ка графинчик. И что там есть? На закусь?

Один из парней послушно сорвался с места, сунулся к шкафу, и на столе появились квадратная бутылка с яркой наклейкой из-под какого-то заморского зелья — не то джин, не то виски и тарелка с кусками жареной рыбы.

Я удивился — с чего бы это Голубок такой гостеприимный? Пришел я к нему не с доброй вестью. И пить ли мне с ним? Подумал-подумал и решил, что выпить с ним можно. Для закрепления знакомства. Меня чашкой самогонки не купишь.

Первач был отличный.

— Сами гоните? — спросил я, закусывая рыбой.

— А кто же? — усмехнулся Голубок. — Кто о нас позаботится? Это вы, шоферы, ведущая профессия. Ударники, отличники. Вам и спиртику подбросят, и на закус что-нибудь дадут. А мы кто?.. Чернорабочие. На подножном корму. Что схватишь, тем и сыт. — Глаза его, ожившие от самогонки, так и сверлили меня. — Так вот, начальник… Насчет мешков с сахаром… — Губы у него зло скривились. — Дорожники тут ни при чем. У себя ищите. Вот давай подсчитаем… — Голубок взялся за счеты. — Арифметика простая — бухгалтерия с шофера за недовоз как удерживает? По себестоимости. Так? А на дальних приисках почем дефицит? В том числе и сахар? А? — он щелкнул костяшками. — В три, а то и в четыре раза дороже. Улавливаешь? Есть шоферу смысл не довезти. Сто рублей заплатил — триста получил. — Он еще раз щелкнул костяшками.

— Твоя арифметика простая, — согласился я. — Только вот все прошлые годы, пока здесь не было твоей бригады, у нас ничего не пропадало. Все шло тютелька в тютельку.

— Так у вас в колонне и Юрки-Солдата не было. И Гарька-Христосик недавно объявился. — Голубок разлил самогонку. — Вот так-то! — назидательно сказал он. — Чуть что — дорожники виноваты. А вы ангелы безгрешные? Давай пей, — Голубок чокнулся с моей чашкой.

Выпили, закусили, я посмотрел на нары, где в живописных позах лежали парни. Что-то они притихли и уж очень внимательно прислушивались к нашему разговору.

Я поблагодарил за угощенье и пошел к двери.

— Будь здоров, — пожелал мне Голубок. — Заходи.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза