Читаем На Лиговке, у Обводного полностью

Я вышел на дорогу, ожидая попутную машину. День был тихий, теплый, солнечный. Из избушки донесся взрыв невнятных возгласов, смех. Потом все стихло, и Голубок злым голосом долго что-то внушал своим подчиненным. Потом снова забренчала гитара, гитару перебил транзистор.

* * *

Все же Голубок испортил мне настроение. А что, если он прав? Кто его знает, этого Юрку? А уж про Христосика и говорить нечего. Пробу поставить негде.

Вечером в поселке встретил я нашего участкового милиционера Горбачева. Пожилой старший лейтенант, которому давно пора быть капитаном. В старой, выцветшей фуражке выглядел он устало. Знакомство у меня с ним было так себе. Не из прочных. Здравствуй и прощай. И на этот раз поздоровкались — и разошлись. И только разошлись — у меня мысль: а не посоветоваться ли мне с ним? Все-таки милиция, а она меня бережет. Остановился, смотрю ему вслед. Только о чем советоваться? Что я ему могу сказать? Про мешки с сахаром? Про Голубка? Про Юрку с Христосиком? Про Деда, который на перевале что-то видел? А что он там увидел? Если подумать — все сплошная пустышка. Только я хотел махнуть на все рукой и идти дальше, как старший лейтенант, точно почувствовал, что ему в спину смотрят, оглянулся.

— Чего тебе?

У него на загорелом лице красивые, пушистые усы пшеничного цвета.

Деваться мне некуда, и я в быстром темпе все ему и выложил. А он как шел, так и идет, даже не приостановился. Идет и равнодушно в землю смотрит.

— Ну и что? — спрашивает.

Да так, мол… В порядке информации.

— Ну что ж, — говорит, — спасибо за внимание. Будем иметь в виду. Голубок — птичка знакомая. Ему бы не Голубком зваться, а Коршуном. — Сунул мне на прощанье руку и пошел дальше.

* * *

На другой день на прииск тронулись рано. Было известно, что там утром взорвут «торфы». Взрывчатка, что мы возили целую неделю, уже заложена в шурфы и в несколько секунд раздробит вечную мерзлоту на огромном пространстве. Все живое население прииска кинется на полигон искать самородки. Спортивный азарт — найти кусок золота — был велик. Кому не лестно стать героем не только своего прииска, но и всего горнопромышленного комбината? Портрет на доске Почета, интервью с корреспондентом областной газеты.

Первыми вылетели из поселка Гарька-Христосик и Юрка-Солдат. Как бы не опоздать. Когда колонна добралась до прииска, там по рыхлому грунту уже бродили люди, точно грибы собирали — ковырялись палками, рылись в земле руками. Объявилась и первая героиня — повариха из столовой. Она, как говорят горняки, «подняла» довольно увесистый самородок. Его уже оформили в «золотой кассе» — очистили от породы, взвесили, заактировали. Героиня сидела на скамеечке у столовой, и ей было не до сегодняшнего меню. Она и сама сияла как самородок.

— Ой, тошнехонько! — причитала она. — Я ведь и идти-то не хотела. Думаю, как уйду? Девки без меня гречку переварят, в размазню пустят. А вот тут, — она похлопала белой рукой по высокой груди, — тук, тук, тук… Дескать, иди скорее, дура, иди! Побежала, глядь у самого края и лежит. Я его кочергой стук-стук, земля осыпалась… Батюшки мои! До сих пор в себя прийти не могу.

Тракторы уже поволокли на свежеподготовленное место промывочные приборы, электрики тянули кабель, слесари устанавливали насосы для подачи воды. «Золотая лихорадка» заканчивалась, и прииск входил в свою обычную трудовую колею. Колонна разгрузилась, и шоферы один за другим уезжали. Торопились на трассу, чтоб захватить в столовой что-нибудь на обед. Остались только две машины — Гарька-Христосик и Юрка-Солдат все еще рылись на полигоне.

* * *

Светлый вечер. Солнце долго, почти до полуночи, скользит по верхушкам сопок, медленно, исподтишка закатываясь за голые каменистые верхушки. Всю ночь небо розовое. Белые ночи… Тревожат они, нагоняют тоску, бессонницу: куда-то хочется, чего-то не хочется. Привыкнуть к ним надо.

Вернувшись с прииска, я завалился на свою расшатанную, сколоченную из горбылей кровать. Матрац тощий, слежавшийся, одеяло старое, протертое. Это не потому, что я лодырь или неряха. Или у меня нечем заплатить за хорошее. Или я не разбираюсь, что хорошо, что плохо. Я вкалываю дай бог. От зари до зари, и сберкнижка у меня с приличной цифрой. Что такое хорошо и что такое плохо, знаю не хуже каждого. Просто потому, что мы где-то немножко впереди и тылы за нами не поспевают. Тащат за нами технику — это в первую очередь — и жратву, сколько успеют. Потому у нас вместо стаканов стеклянные банки из-под консервов. Их же здешние умельцы употребляют вместо оконных стекол. Полированных сервантов и поролоновых кушеток нам еще не привезли. Пока что дощатые столы и табуретки. Вот освоит человечество земной шарик полностью, тогда везде будет всего вволю и поровну. Форпостов не будет. Будет везде одинаково… И, наверное, будет скучно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза