На Лиговке, у Обводного

…Плывем третий день. Погода благоприятствует. По утрам седые туманы, днем веселое солнце, вечером румяные зори. Казалось бы, все хорошо. Что еще нужно для здорового, организованного отдыха? Но… обе ночи я не спал. Мой сосед по каюте храпит. И не как-нибудь там под сурдинку — в подушку или под одеялом, а на всю каюту, во всю мощь широкого горла. В горле у него свистит, булькает, хрипит. С ненавистью я смотрел на его огромный черный рот.

Что делать? Вот так и зарождаются мысли — убить человека. Не выдержав храпа, я разбудил его и, сдерживая раздражение, сказал:

— Извините, пожалуйста… Но вы так храпите.

— А-а? Что? — бессмысленно пробормотал он и, уразумев, в чем дело, добавил: — Да, да… я знаю, — повернулся на другой бок и снова захрапел.

Забылся я только под утро. Окно в каюту светилось розовым светом зари.

Разбудил меня сосед:

— Эй, друг! Вставай. Добрые люди завтракать пошли. Ишь разоспался.

— Слушай, ты! — заорал я на него. — Что же это такое? Так все путешествие и прохрапишь? С ума сойти можно!

Он усмехнулся:

— Хо-хо! А я что могу? Храп — это болезнь. — Он только что помылся и, блаженно пофыркивая, с удовольствием растирался мохнатым полотенцем. — Медицина говорит — неизлечимая. Хорошо, хоть не заразная, — поучал он меня. — Сочувствую, но помочь ничем не могу. Дома меня давно загнали в ванную.

Обозленный, в страхе перед ближайшим будущим, я разыскал каюту начальника рейса. Постучал в дверь.

— Да! — отозвался кто-то голосом, привыкшим повелевать.

— Извините, — сказал я.

— Слушаю, — не поворачиваясь ко мне, ответил тучный человек с большим, не по фигуре, животом.

— Просьба к вам, — не очень уверенно начал я, смущенный его нелюбезностью.

— Слушаю, — снова отрывисто сказал человек. Почему-то в век шариковых ручек он чинил маленьким и, кажется, тупым ножичком большой красный карандаш.

— Сосед у меня очень храпит, нельзя ли как-нибудь…

— Какой сосед?

— По каюте. Нельзя ли…

— Ну и что, понимаешь?

— Спать невозможно.

— Ну и что?

— Как — «ну и что»? — растерялся я.

— Подумаешь — новость! Храпит, понимаешь. Не он первый. Прошлым рейсом академик ехал… И то же!.. Прибежал — давай ему отдельную каюту. Теплоход, понимаешь, что? Резиновый?

— Но как же быть? Какой же это отдых? Ведь невозможно…

— Примите снотворное. — Начальник рейса продолжал срезать с карандаша тоненькие лепесточки. — Можно днем отсыпаться.

Он так и не повернул голову в мою сторону, весь сосредоточившись на кончике карандаша. Я ушел с тем же словом, с которым и пришел: «Извините».

«Черт меня дернул связаться с этим теплоходом!» — ругался я, идя в ресторан завтракать. За столиком нас четверо: сосед, на которого мне смотреть противно, не только сидеть с ним за одним столом, Зинаида Петровна — разговорчивая, среднего роста и возраста, длинные серьги, кольца с разноцветными камушками. За два дня сменила несколько платьев. Платья цветистые, пышные, к каждому особые бусы. Четвертая — Ольга Александровна, ничем особо не примечательная. Почти такая же, как и Зинаида Петровна. Ну, чуть серьги покороче, платья меняет реже, бусы диаметром поменьше.

Вчера у меня с ней камуфлет получился. Прогуливались мы с ней после ужина по верхней палубе, остановились у поручней, стоим, за борт смотрим, как там вода бежит. Словечком перебросимся и опять в воду смотрим, слушаем, как она шумит. На темном берегу огоньки мерцают, встречный теплоход прошел — весь, как хрустальная люстра, светится. Из-за черного леса оранжевая луна показалась и быстро полезла в небо, теряя апельсиновый цвет. На душе какое-то умиление — тихо, спокойно и почему-то немножко грустно.

— Хоть бы рассказали чего-нибудь, — проговорила Ольга Александровна.

Я пожал плечами. О чем? Не из рассказчиков я. Жаловаться на свою судьбу? Кому это интересно?.. Но тут меня точно кольнуло. Захотелось «поплакать в жилетку». На душе-то накипело, а душу я еще ни перед кем не изливал. Иногда так хочется хоть кому-нибудь пожаловаться. А тут и обстановка такая, лирическая. Рядом с тобой женщина, стоит, не уходит. Почему не уходит? Чего-то ждет? И я не удержался.

— Вот ведь как бывает… — начал я, поглядывая на лунную дорожку. Луна поднялась высоко, стала маленькой и яркой. — Двадцать лет прожили. Казалось, достигли семейного благополучия. В театр ходили, в кино, книжки читали, дочку вырастили, замуж выдали, а Ксаночка ушла к другому. Я, говорит, всю жизнь его любила. Наше замужество — ошибка молодости. Бесконтрольная вспышка страсти. С тобой жила дочь жалеючи, чтоб ребенка не травмировать. Теперь она на собственных ногах и что к чему — разберется сама, а я хочу пожить в собственное удовольствие с любимым мужчиной. Вот она какая оказалась, моя Ксаночка.

Я помолчал, дожидаясь от Ольги Александровны каких-то эмоций. Сожаления, осуждения, интереса к подробностям, деталям. Распад семьи — дело серьезное. А Ольга Александровна промолчала. Я молчу, и она молчит. Ну, думаю, продолжения ждет — дескать, чем же все кончилось?