На Лиговке, у Обводного

Вот какая история произошла на нашем озере. Но если вы думаете, что все на этом кончилось, так вы глубоко ошибаетесь. Я тоже так думал. Конец ей, конечно, пришел, как приходит конец всему, что есть на белом свете. Но случилось это под самые заморозки, уже лист с деревьев полетел, а на озере табунились пролетные утки. Долго я не был на том окуневом омуте — то некогда, то погода не та. Но однажды выпал теплый пасмурный денек, и я не вытерпел, отправился на любимое местечко. Раскинул удочки, сижу. Будет клев или нет, неважно. И без клева хорошо. Дышу озерным воздухом, слушаю, как камыши шуршат. В голове тихо, тихо, улеглась суетливость мыслей, а в душе как будто что-то сладкое тает. Вдруг слышу на берегу, за ракитником, мотоцикл урчит, к воде пробирается. Ну, точно, как в тот раз. И голос тот же:

— Прохорыч! Давай к берегу.

Я так и похолодел. Опять что-то стряслось. Как только я на окуневый омут — так сразу какая-то полундра. Кричу участковому:

— Какого черта? Кому я опять понадобился?

— Понятия не имею. В сельсовет вызывают.

— Зачем?

— Там скажут. Мое дело доставить.

Кого это принесло по мою душу? Такой день испортить! Ну, думаю, я вам сейчас выдам по первое число. Сколько же можно человека тягать?

В сельсовете оказался один председатель, Иван Степанович, сидит, по телефону разговаривает. Разговор, по всему видать, скучный. Иван Степанович не столько говорит, сколько слушает да поддакивает. На меня взглянул мельком, отрешенно, показал глазами на стул — дескать, садись, подожди, не до тебя. Сижу жду. Прислушиваюсь — о чем разговор? Не про меня ли? Нет, не про меня, про какие-то сводки, про какой-то план. Положил Иван Степанович трубку, вздохнул о чем-то, на меня посмотрел, будто впервые увидел. Взял со стола бланк.

— Телеграмма, — усталым голосом сказал он. — Ну, Прохорыч, собирайся в район. Чтоб завтра утром там был. — И он немножко улыбнулся. — Поздравляю! Медаль пришла. Вручать будут. За спасение… Этих… Одним словом, по Люськиному делу.

Вот сколько было хлопот с этим окуневым омутом.

РЕДКИЙ ЭКЗЕМПЛЯР

Как-то в конце апреля собрался я на тетеревиный ток. Сажусь в автобус, а там уже Кузьмич с ружьем. И тоже на Кривое болото. Доехали до Липовой горки, вылезли, ночь с морозцем, под ногами весенний ледок похрустывает. Автобус дальше покатил, а мы стоим, дожидаемся, когда глаза к темноте привыкнут. Над головой деревья ветерком шумят, где-то сухостоина скрипит, точно стонет. На востоке рассветная полоска обозначилась. Собрали мы ружья, нащупали тропинку и тронулись. Я впереди, Кузьмич сзади. До болота километра три. То снег по колено, тяжелый, ноздреватый, то канава с водой, то буреломина поперек. Пока дорогу прокладывал — взмок от пота. А сам думаю: «Что это меня Кузьмич не подсменит? Вышел бы вперед». А Кузьмич тут как тут:

— Ну-ка, — говорит, — посторонись, я вперед пойду.

Только это уже перед самым болотом, где тропинка напополам, вправо-влево раздваивалась. Шалашки в разных концах стояли.

— Ты куда? — спрашивает Кузьмич. — На дальнюю или на ближнюю? Ну иди на ближнюю, устал ты, я вижу. — И зашагал на Дальний конец.

Та шалашка, что на Дальнем конце, считалась лучше. Токовище там активнее. Только разошлись — за спиной выстрел. Как трахнет в тишине на весь лес, я так и присел. Кто стрелял? В кого? Никак сообразить не могу. От неожиданности. Над головой дробины сыплются, по сучьям стучат.

— Кузьмич! Ты, что ли?

— Береги!.. Перо, — откликнулся он.

На охотничьем языке это обозначало, что в мою сторону что-то летит, какая-то птица. И верно — мелькнуло что-то мимо, серое, бесшумное, как тень. Трахнул и я ей вдогонку.

— Смазал? — спросил Кузьмич.

— А что это было?

— Что бы ни было, а улетело, — проворчал Кузьмич и пошел дальше.

На току просидели, пока не пригрело солнышко. Тетерева токовать перестали, разлетелись. Охота кончилась. Я подобрал убитых тетеревов, и мы снова встретились на тропинке.

— Ну, как? — поинтересовался Кузьмич, поглядывая на мой рюкзак. — Есть в нем что-нибудь?

Пошли к дороге. Кузьмич впереди. Засветло это проще. Видишь, куда идешь, куда ставишь ногу. Вдруг он предостерегающе поднял руку. На маленькой полянке, вокруг которой расступились болотные сосенки, сидела на земле огромная птица удивительной красоты — белая, с редкими черными перышками. Голова большая, круглая, с черными короткими ушами, клюв крючком, глазищи желтые и с черточкой посередине, как у кошки. Смотрит строго, внимательно, по-человечески.

Кузьмич за ружье.

— Стой! — схватил я его за руку. — Это та самая… Видишь?

Перья на боку птицы скомканы и темнели засохшей кровью. Птица злобно щелкнула клювом, зашипела и подняла лапу с длинными кривыми когтями.

Кузьмич попятился.

— Вот стерва! Ты знаешь, кто это? Это же полярный филин. Злой как тигр.

Филин присел, взмахнул крыльями. Одно распахнулось сильно, во всю ширь, даже ветром пахнуло, а второе только скользнуло кончиком по мху и повисло. Глаза у филина потускнели, затуманились, он еще раз дернулся здоровым крылом и, обессилев, упал на спину.