На Лиговке, у Обводного

— Что же это такое? Мужики? — и кулаками в бедра уперлась. — Что это вы у следователя наплели? Ах вы, трусливые душонки! Шесть ящиков не заметили? Иголка в сене. — Она подскочила к Васе, вырвала у него из рук белую фуражку, ударила об пол.

Вася пугливо отшатнулся, прикрывая лицо.

— Бес попутал… — забормотал он. — Забыл… То ли была, то ли нет?

— А с чего ты, черт хромой, пьяный был? Поллитровку ты откуда вытащил? Не из ящика? А ты, Петр Васильевич? — накинулась она на меня. — Ну этот ладно, — она поддала ногой Васину фуражку. — У этого пропойцы склероз алкогольный. Ты же, Петр Васильевич, человек порядочный, трезвый. Ты-то почему неправду сказал? Разве ты не видел, что мы грузили? Ты же рядом прошел. Зачем же так?

— Да не разглядывал я, что вы там грузили.

Тут на Люську моя жена взъелась:

— Слушай, ты!.. Людмила… как там тебя по батюшке? Ты на моего мужика хвост не поднимай. И в нечестности не кори. И чего вы приперлись? Скажи спасибо — из воды вытащил. Один полудурок хмельной, другая чересчур хитроумная. А теперь его за соучастие? Да пропадите вы пропадом!..

У Люськи точно ноги подкосились. Плюхнулась на стул, с головы платок сорвала:

— Ох, головушка моя бедная, — запричитала она, упала грудью на стол и заплакала.

Вася подобрал с пола фуражку и сидел тихо, не шевелясь. Притихла и моя жена. Видно, стало жаль Люську. Я не знал, что и делать. Не похоже, чтоб Люська притворялась. Утешить бы как-то ее… Пойти к следователю, покривить душой ради человека? Сказать — видел водку. Подтверждаю. Все шесть ящиков. Как говорится, ложь во спасение.

Люська встала.

— Ладно, мужики!.. Пусть будет по-вашему. Своя рубаха ближе к телу. Чего меня жалеть? Кто я такая? Баба беззамужняя. Люська-Лавочница.

Она ушла, волоча по полу свой нарядный платок. Вася тоже поднялся, нахлобучил фуражку.

— Я, Прохорыч, пошел. Старуха ждет.

У двери он остановился, уперся лбом в косяк. Стоит, сопит, сказать что-то хочет. Из души рвется, а на слова он не мастер. Немного их у него.

— Ты, Прохорыч, не сердись, — бормотал он, не поворачиваясь. — Испугался я… у следователя… В тюрьму, говорит, сядешь. А куда мне в тюрьму, на старости лет? Да и старуха останется… Жалко. — Он толкнул дверь и ушел.

Что он хотел мне сказать? Я так и не понял. Чего он следователю нагородил? Догнать бы его, расспросить… А ну их!.. Мне и со стула не подняться, ноги как отнялись. Пусть сами разбираются. И так во чужом пиру похмелье.

Жена чайку заварила, я про телевизор вспомнил. Шел третий период — и «Спартак» выигрывал. Поуспокоился я немножко. Чего мне бояться? Я в этом деле совсем — не пришей кобыле хвост. Да разве выкинешь из головы такое? И не хочешь, да думаешь. Ну, скажем, Люська схитрила, спрятала водку, заработала на этом деле. Что я тут могу? Тут дело следователя. Пусть действует по науке. А если Люська не виновата? Зря страдает? Вон как с лица осунулась. Ходит — и волосы не причесаны, и губы не намазаны. Значит, помочь человеку надо. И опять вопрос — как помочь? Чем? Что я могу?

Хоккей давно кончился, а я все думаю. Бывает, кинешь спиннинг, катушку придержать прохлопаешь, тебе и намотает «бороду». Потом сидишь и полдня распутываешь. Так и я — спать лег, а все в уме ниточки в этом водочном клубке разбирал-растягивал. Кончик искал.

* * *

Утром меня опять к следователю позвали. Подхожу к милиции — из дверей Люська навстречу. Заплаканная. На меня и не взглянула, будто и не видела. Следователь мне обрадовался, заулыбался, точно старого знакомого встретил.

— А-а! Петр Васильевич! Добрый день. Как спалось?

— Лучше всех, — буркнул я ему. Не нравились мне эти усмешки. Я же понимал, что он притворяется. В душу лезет. — Не спится тому, — говорю я, — у кого совесть нечиста. А мне только бы до подушки дотянуть.

Посадил он меня опять на стул, сам вокруг ходит.

— Расскажите-ка мне все заново, от начала до конца. Что знаете, о чем думаете, что от других слыхали. Какие сами себе выводы сделали?

— Что ж я буду, как попугай, одно и то же твердить? Вчера вам все рассказано.

— А вдруг не все? — и опять у него эта ехидная улыбочка. Мне от нее уже тошно становится. — Вчера могли что-то забыть, сегодня что-то вспомнить. Утро вечера мудренее.

И действительно… Не то чтобы вспомнил, а как бы заприметил в этой «бороде» ниточку. Нужную. Еще вчера заприметил, когда спать лег. Сквозь дрему, засыпая. И сегодня думалось, да все как-то ногтем было не подцепить… А тут вдруг…

Спрашиваю его:

— Вопрос задать можно? Если найдут на озере водку? На том самом месте? Что тогда?

— Все! Вопрос исчерпан.

— Тогда, может, поищем?

— Уже искали. Комбинатовские все дно обшарили.

Говорил я с ними.

— Искали, да не там, где надо.

— Как так? Место им сам Вася Хромой показал. За поллитра.

— Вася Хромой… — усмехнулся я. — Он же пьяный был. Вы что, думаете, он помнит, где перевернулся?

— А кто знает?

— Я знаю.

Он долго молчал, сверлил меня глазами.

— Вот видите, Петр Васильевич, утро-то действительно мудренее вечера. Что ж, попробуем. Спасибо за подсказку. Завтра утром покажете это место.

— Кто же нырять будет? — полюбопытствовал я.

— Это я беру на себя.