На Лиговке, у Обводного

— Капут! — обрадовался Кузьмич и ткнул поверженного хищника ногой.

Такой красивой птицы я еще не видел. Даже жалко стало, что мы его убили.

— Дробь-то у нас одинаковая? — спросил Кузьмич. — Разберись теперь, кто его сбил?

Я не стал спорить.

— Считай, что дробь твоя.

Кузьмич тоже не стал возражать и поднял птицу за лапы.

— Знаешь какое чучело получится? — поучительно сказал он. — Цены ему не будет.

Нес он филина аккуратно, стараясь не цеплять крыльями за встречные ветки и сучья, чтоб не ободрать перья. Вышли на дорогу, присели на канаву, ждем попутку. Кузьмич разгладил филину крылья, достал запасные портянки и стал заворачивать птицу. Подъехал грузовик, остановился.

— Эх, какого черта свалили! — раздался из кабины голос.

Приоткрылась дверца — и выглянула пушистая меховая шапка. Из тех, что зовут «шапка-невидимка». В таких ходят снабженцы областного масштаба.

— Эй, земляк! — крикнула шапка. — Продай добычу. Я из него чучело сделаю.

Кузьмич усмехнулся, пробормотал что-то насчет того, что мы и сами с усами, знаем, что нужно сделать, и продолжал пеленать филина.

— Вот так… — любовно ворковал он. — Вся красота в перышках.

— Возьми десятку, — сказала шапка.

Брови у Кузьмича дрогнули, но он промолчал и полез за мной в кузов машины. Всю дорогу, пока тряслись в пустом кузове, он держал спеленутого филина на руках, как младенца.

После обеда позвонил мне на работу Николай Васильевич, наш почетный учитель-пенсионер.

— Говорят, вы какую-то диковинку подстрелили? Подарили бы ее нам? Так сказать — для всех. На всеобщее обозрение.

Николай Васильевич любитель природы, известный краевед, собрал при Доме пионеров небольшой музейчик. Я сказал ему про Кузьмича.

— Дай-ка его адресочек. Мы ему и заплатить можем… Немножко, рубля два-три.

Адрес я ему дал, но, вспомнив про меховую шапку, подумал, что шансы у Дома пионеров на эту диковинку слабые. И пожалел, что так, запросто, уступил, свое право на добычу. Может, дробь-то была моя?

Когда затухла багряно-желтая вечерняя заря, я не вытерпел и пошел к Кузьмичу. Интересно, что он решил делать с диковинкой. Самое бы ей место в Доме пионеров.

Нащупывая в темных сенях кузьмичевского дома дверную скобу, я услышал голос Николая Васильевича:

— Федор Кузьмич! Дорогой! Поймите… И музей наш пополнится и ребятишкам радость.

— Это верно! — охотно согласился Кузьмич и тут же горестно вздохнул. — Отдавать-то жалко… Такую прелесть и самому иметь хочется. К тому же, своим трудом добыто. Скажем, вот сюда его, на эту стенку. Какой вид!

Моему приходу Кузьмич обрадовался и с ходу переменил разговор.

— Молодец, что зашел. Садись. Эй, мамаша! Тещенька! Подай-ка нам жареных тетеревочков.

— Нет, нет, — запротестовал Николай Васильевич. — Тороплюсь. Давайте решим — отдаете птицу в музей или нет?

В сенях послышался стук в дверь. На пороге появился человек в меховой шапке.

— Думаю, дай зайду. На всякий случай. — Новый гость стал тащить что-то из кармана. — Я и половиночку захватил. Поладим не поладим — бог с ним, а выпить выпьем.

Николай Васильевич насупился. Был он строгих правил — водку не пил. Тем более при серьезном деле. Зато Кузьмич еще раз обрадовался:

— В самый раз! Ну до чего в цвет! Эй, мамаша… Тещенька! Скоро ли там?

У стола появилась сухонькая, расторопная старушка.

— Сейчас, родимые, сейчас. Моментом. Все вкусненькое, все тепленькое, только вас и ждет.

Она расставила тарелки, объемистые рюмки на тонких ножках, принесла латку вареного картофеля и чугунную сковородку с жареными тетеревами. Кузьмич разлил водку. Он чувствовал себя героем.

— Я ведь к ружью привычный. Вот как к этой ложке, — рассказывал он. — Взять, к примеру, сегодня. Чую что-то над головой… Я р-раз!.. — Он сделал руками ловкое движение, точно вскинул ружье. — Бах! Прямо по боку. Я — что ночью, что днем — бью без промаха. Как по локатору. Вот спросите, — он ткнул пальцем в мою сторону. — Не даст соврать.

Я хотел сказать Кузьмичу, что стреляли мы оба и чья дробь попала, одному богу известно, но промолчал. Не хотелось обострять отношений. Мне казалось, что для Дома пионеров еще не все потеряно.

Кузьмич, заручившись моей молчаливой поддержкой, продолжал:

— В крыльях вот такой! — он развел руками. — Ростом — во! — Он показал руками довольно высоко от пола. — Не меньше. Я думаю, в городском музее за него дадут рублей пятнадцать. Это наверняка. Да еще в газете напишут. Вот, мол, известный охотник Федор Кузьмич Самоходов выстрелом из ружья добыл редкостный экземпляр. И фотография. В одной руке ружье, в другой — экземпляр. — Глаза у Кузьмича хвастливо поблескивали. — Эй, мамаша! Тещенька! — закричал он. — Тащите-ка сюда моего красавца. Пусть люди полюбуются.

Мы молча уставились на дверь, ожидая прихода тещи. Вот и она. В руках у нее голая птичья туша — с пупырчатой кожей, ободранными крыльями и без головы.

— Что с ним делать? — теща ласково пошлепала тушку по боку. — С яблоками или с капустой?

У Кузьмича раскрылся рот.

— Что? Что такое? — прохрипел он. — Ты что мне принесла?!

— Как что? — растерялась старушка. — Этого самого… Экземпляра.

— Ободрала?! — ужаснулся Кузьмич.