На линии огня

Очень жарко, а равнина – сухая, каменистая, поросшая колючим кустарником, и бесконечные спуски и подъемы делают марш изнурительным. Вот она, война, – шагать, бежать, ждать, обливаться потом, терпеть голод и жажду. Впрочем, Бескос все это сносит легко. Как и многие его однополчане, фалангист он только по названию и по обмундированию. Покуда его вместе с другими парнями из Сабиньяниго не призвали, он с девяти лет был козопасом в горах Серральбо, и всего имущества у него было одеяло для защиты от дождя и от холода, а потому трудности и лишения ему не в новинку, да и полтора года в Фаланге приучили его ко всему. Скромный, стойкий, исполнительный, если надо – смелый, Сатуриано Бескос – Сату, как зовут его товарищи, – славный малый и хороший солдат, один из тех несчастных испанцев, которые столетиями воевали, терпя то стужу, то зной, под разными знаменами и в разных землях.

– Запевай другую! Шире шаг!

Пулемет, мой пулемет,
Жизнь солдатская – не мед…

Фалангисты шагают по запустелым полям и по каменистым долинам, видя далеко впереди вершины сьерры Мекиненса, а поближе – две позлащенные послеполуденным солнцем высоты: прошел слух, что это и есть пункт назначения. Как называется городок, они не знают. Час спустя батальон останавливается, Сатуриано Бескос и другие вскрывают штыками жестянки со сгущенным молоком и тушенкой и, не разогревая, ужинают, пуская по кругу бурдюк с вином.

– Дай-ка глотнуть.

– Держи.

– Свернем по одной?

– Отчего ж нет?

Из рук в руки переходят кисет и книжечка курительной бумаги, искрят фитили зажигалок, сделанных из гильз.

– Ох и горлодер… Сучков больше, чем табака.

– Не привередничай. По крайней мере, есть что покурить и чем горло промочить.

За исключением капитана, лейтенанта и десятка фалангистов-сарагосцев (те, которые из Теруэля, почти в полном составе полегли там, когда красные взяли город), все в батальоне – уроженцы провинции Уэска, а в 5-м взводе 2-й роты служат земляки Бескоса: Хесус Тресако и Доминго Орос – тоже из Сабиньяниго, Себастьян Маньас – из Тормоса, Лоренсо Паньо – из Гурреи, а капрал Элиас Авельянас – из Тардьенты. Маньасу, самому молодому, – девятнадцать лет, а капралу, взводному «дедушке», – двадцать три. Со дня призыва они не расстаются и теперь знают друг друга лучше, чем собственных родителей и братьев. И Бескос, у которого одни сестры, думает, что парни эти стали ему настоящими братьями: под Уэской, где творился кромешный ад, плечом к плечу с ними он дрался против дивизии имени Ленина, защищал Альмудевар против дивизии имени Карла Маркса, удерживая плацдарм в Балагере, участвовал в рукопашной схватке, длившейся три дня, с 26 по 29 мая, и сейчас еще вздрагивает, когда вспоминает это.

Мимо проходит лейтенант Саральон, проверяя оружие. Ему двадцать с небольшим, у него пухлые розовые щеки и обманчиво симпатичный вид.

– Говорят, будто завтра в бой пошлют, – говорит ему капрал. – Не знаешь, лейтенант, это правда, нет?

Только в Фаланге в нарушение правил субординации к начальникам принято обращаться на «ты». Офицер останавливается, протягивает руку, и ему передают бурдюк.

– Да, завтра будет жарко, – отвечает он, щуря глаз. Потом запрокидывает голову, поднимает бурдюк и ловит ртом длинную струю вина.

– А мы? – отваживается спросить Себастьян Маньас.

– В первых рядах, как водится. Ничего не попишешь.

– Какое паскудство.

Лейтенант возвращает бурдюк, снова подмигивает и продолжает свой путь. Шестеро парней невесело переглядываются.

– Паскудство, – повторяет Маньас.

– Саральон сам не свой, когда чует кровь, – замечает Доминго Орос. – У него прямо слюнки текут от предвкушения.

Никто ничего не добавляет к этому, но каждый знает, что думает товарищ. Лейтенанта уважают за храбрость, за то, что относится к ним по-человечески, но не любят. Недоучившийся студент, член Студенческого университетского союза, он участвовал в мятеже в Сарагосе, в освобождении Альканьиса, Каланды и Ихара и, по слухам, недрогнувшей рукой сводил счеты с красными и еще до того, как получил офицерское звание в военной академии, заполнял трупами придорожные канавы. Говорят, у него были основания мстить: его брату, пятнадцатилетнему фалангисту, всадили две пули в спину, когда он расклеивал афиши, оповещавшие о митинге в театре «Принсипаль» с участием Хосе Антонио[54].

– Я вот все спрашиваю себя, – говорит Орос, когда лейтенант отходит. – Неужто это правда насчет ушей – или брехня?

Про Саральона рассказывают, что будто бы он, когда чистили тылы, носил с собой стеклянную банку, где в спирту, как персики в сиропе, плавали отрезанные уши убитых республиканцев.

– Он никогда не вспоминает те времена, – говорит капрал.

– Те времена недалеко, – вмешивается Хесус Тресако. – Вы хоть раз за все это время видели, чтобы он оставил в живых пленного в звании от сержанта и выше? Видели, я спрашиваю?

– Я не видел.

– И я.

– И мне не приходилось.