Есть что покурить, есть что поесть, пусть и не досыта, вокруг товарищи – чего еще желать? Бескос, довольный жизнью, откидывает голову на ранец, глядя, как солнце медленно склоняется к западу. Иногда он спрашивает себя: а вот если бы в его деревню приехали тогда другие люди, не пел бы он сейчас «Интернационал»? Однако синяя рубашка уж и тем хороша, как говорит первый во взводе балагур Лоренсо Паньо, что не линяет от бесчисленных стирок, а стало быть, вши на ней заметней и бить их способней.
Первым их заметил капрал Лонжин.
– Из-за ручья, с восточной стороны выползли, господин лейтенант… Под знаменем, как положено, идут, не робеют… Гляньте сами, порадуйте глаз.
Сантьяго Пардейро смотрит в указанном направлении. Сперва просто так, потом в бинокль. Чумазое лицо в двухдневной щетине – в последний раз он брился, смочив щеки вином, – расплывается в улыбке.
– Знамя подняли, чтоб мы их не приняли за красных, – говорит он с облегчением. – И не начали стрелять.
– Чем стрелять-то – глазками? У меня шесть патронов осталось.
Тридцать четыре измученных легионера, еще способных вести бой, осторожно встают в траншеях, выглядывают из-за стен Апаресиды, наблюдая за цепочкой солдат, поднимающихся по восточному склону, который медленно темнеет по мере того, как закатывается за горизонт солнце. Целая рота, прикидывает Пардейро, и, судя по зеленоватой форме и пилоткам, тоже легионеры. Об их прибытии еще на рассвете оповестил связной, сумевший пробраться через республиканские позиции: националисты готовят контрнаступление, войска уже двинуты, и Пардейро надо стойко держаться. Красные, истомленные усталостью и жаждой не меньше защитников скита, вели себя весь день, можно сказать, тихо, будто догадываясь о смене: утром предприняли довольно вялую атаку, но дальше первой террасы не продвинулись и потом ударили из минометов, убив двоих франкистов. Больше всего хлопот с двумя стрелками, которые изловчились ночью прокрасться к овечьему загону, засели там и время от времени постреливают.
– Слушай-ка, Лонжин…
– Я.
– Наши, когда минуют миндальные деревья, поднимутся на открытое место и окажутся под огнем.
– Точно так. Они идут прямо туда.
– Так вот, надо бы послать кого-нибудь их предупредить, чтобы поосторожней шли.
Капрал скребет влажные от пота бакенбарды и поворачивает голову к Тонэту, который, пристроившись у стены, развлекается тем, что втыкает в землю свой штык.
– Пошлю этого сорванца? Он страсть шустрый, прямо как олень.
– Что за чушь ты несешь? Хочешь, чтоб его пристукнули напоследок?
– Тогда сам сгоняю, если вы не против.
– Не против. Давай отправляйся.
– Есть.
– И гляди в оба, голову не подставляй.
– Будьте покойны. Не родился еще тот красный, кто меня прищучит.
– Ну давай.
Лонжин, закинув винтовку за спину, крестится и начинает спуск между валунов. В этот миг Тонэт, заметив его, вскакивает на ноги, прячет штык в ножны и бросается следом.
– Тонэт!
Не обращая внимания на окрик, мальчишка перемахивает через траншею – из овчарни раздается выстрел и вслед за тем жужжание пули, улетевшей в никуда, – а потом несется по скалистому склону вдогонку за капралом. Пардейро видит, как вскоре они, уже вдвоем, приближаются к передовым легионерам, продолжающим подъем.
– Вы сделали это, господин лейтенант, – говорит сержант Владимир.
Пардейро поворачивается к нему.
– Это сделали мы все, – отвечает он.
Намек на улыбку появляется на славянском и обычно бесстрастном лице сержанта, освещенном сейчас закатными лучами. Чуть раскосые, воспаленные от усталости и недосыпа глаза почтительно взирают на офицера.
– Живые и мертвые, – добавляет тот.
Сержант задумывается. Потом, переложив пулемет на другое плечо, говорит со вздохом:
– Как-то раз…
И замолкает, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Потом решается – «была не была».
– Как-то раз, – начинает он снова, – наш капитан вызывал добровольцев… Было это четырнадцать лет назад, в Марокко, в местечке под названием Кала-Бахо. Надо было прорваться к окруженным – дело гиблое, потому что арабы-рифеньо[56]
перебили уже два отряда тех, кого посылали на выручку. Ну и вот капитан выстроил нас и крикнул: «Желающие погибнуть – два шага вперед!»Владимир снова останавливается в нерешительности, и Пардейро понукает его:
– Ну? И нашлись такие?
Сержант качает головой:
– Нет. Никто не тронулся с места. Все знали, что это чистое самоубийство.
– Ну и что дальше было?
– Один лейтенант тогда обернулся к строю и сказал нам так: «Желающие погибнуть вместе со мной – есть?»
Пардейро понимающе улыбается:
– И все шагнули вперед?
– В ту же ночь отправили подкрепление и спасли позиции.
– И ты пошел?
– И я. Но не о том речь. Я хотел всего лишь сказать, что будь вы тем лейтенантом, вся шеренга сделала бы шаг вперед.
Они молча и со значением смотрят друг другу в глаза.
– Спасибо, сержант.
– За что же «спасибо»? Я сказал правду.
– А что там было с этим лейтенантом?
– Убили его.
Владимир рукавом утирает пот с заросшего щетиной лица. Потом обводит рукой солдат в траншее и в скиту: