На линии огня

Бескос достает кисет и пытается свернуть самокрутку, однако выпачканные засохшей кровью пальцы так дрожат, что табак сыплется мимо.

– Дай сюда, – говорит Маньас и забирает у него кисет.

– Беспокоюсь за Тресако и Ороса, – говорит Бескос.

– Я тоже.

Авельянас смотрит ему чуть пониже лба под повязкой:

– Как котелок-то твой? Болит?

– Ощущение такое, будто внутри мечется ошалелая крыса.

– А сходи-ка покажись. Давай-давай.

– Ага, вдруг да признают негодным и отправят в госпиталь, а там сестрички с вот такими сиськами… – хохочет Паньо.

– Не с нашим счастьем.

Маньас, свернув самокрутку, языком заклеивает ее и вместе с кисетом передает Бескосу:

– Держи крепче.

– Спасибо.

– Пошли, я провожу.

С третьей попытки Бескосу удается поднести огонек зажигалки к кончику самокрутки.

– Не надо. Сам дойду.

С дымящейся сигаретой во рту, с винтовкой за плечом он удаляется, поглядывая на встречных однополчан. И вдруг замечает Тресако – тот сидит, привалившись к сосне и перебинтовывает себе руку. При виде товарища встает, идет навстречу. Они обнимаются.

– Пустяки, – говорит Тресако. – Шарахнуло, когда бежали вниз, и кожу с локтя содрало. Ничего серьезного. А у тебя что?

– Камень отскочил и приголубил.

– Ага…

Тресако показывает на перевязочный пункт – домик, где раньше ночевали дорожные рабочие, а сейчас несколько санитаров принимают и сортируют прибывающих раненых.

– Пошли, пусть тебя осмотрят.

– Я туда и направляюсь.

Но Тресако удерживает его за руку:

– А как остальные?

– Живы-здоровы, только вот Ороса нигде не видно.

Тресако мрачнеет:

– И не увидите. Остался наверху.

– Да ты что?

– Капитан Лабарта перестраивал нас, и мы пошли с ним, а тут Оросу пуля прошила шею… Насквозь. Сшибла как птичку – он даже ничего сказать не успел. В полуметре от меня… А тут – красные. Ну я развернулся и рванул вниз по склону вместе со всеми.

– Вот же бедолага…

– Девятнадцать лет исполнилось месяц назад. Он родом был из Сабиньяниго, наш с тобой земляк.

– Ох, родителям горе какое.

– Не говори.

В этот миг появляется лейтенант Саральон. Он переходит от одной группы фалангистов к другой, поднимает их на ноги, проверяет оружие. Лейтенант покрыт пылью от пилотки до сапог и крайне раздражен.

– У тебя что?

– Да так… Камнем ушибло.

Саральон приподнимает повязку и рассматривает рассеченный лоб.

– На вид – ничего особенного.

– И я так думаю.

– Ну сходи тогда на перевязочный пункт, а потом назад, в строй. И соберите свои каски – они сейчас понадобятся… Майор Бистуэ сказал, что, когда передохнем немного, пополним боезапас, надо будет вернуться туда, – он показывает на вершину.

Тресако звучно сглатывает:

– Это вы всерьез, господин лейтенант?

Саральон мрачно поднимает глаза на гребень высоты, и Бескосу совсем не нравится то, что можно прочесть в этих глазах.

– За всю свою распаскудную жизнь я никогда еще не говорил так серьезно.

С этими словами лейтенант уходит прочь, а фалангисты переглядываются.

– Ну что за хрень такая, – говорит Тресако. – Вот уж точно – из огня да в полымя.

VII

Устроившись на железной скамье во дворе Аринеры, Пато Монсон с отверткой в руке отлаживает магнето НК-33 и с беспокойством поглядывает издали, как совещаются под навесом полковник Ланда, его заместитель Карбонелль, политкомиссар бригады и капитан Баскуньяна. Беседу никак нельзя назвать любезной. Они спорят уже довольно давно: Ланда и Карбонелль злятся, комиссар угрожает, Баскуньяна горячится. С той минуты, как 4-й батальон выбили с высоты Лола, девушка наслушалась такого, что имеет все основания тревожиться за его командира, которого винят в неудаче. Еще до того, как он по вызову явился на КП, Русо высказался по его адресу весьма жестко, а сейчас Пато, хоть и не слышит его голоса, но по жестам и выражению лица понимает: ничего хорошего капитана не ждет. Комиссар бьет кулаком одной руки по ладони другой.

– Выволочка, – замечает лейтенант Харпо, который проходил мимо и остановился рядом с Пато.

– Крепко достается? – спрашивает девушка.

Харпо, прислонившись спиной к стене, кивает:

– Всех собак на него вешают. Как еще не выяснилось, что это из-за него Танцор[57] забодал Хоселито в тысяча девятьсот двадцатом…

Пато взирает на него с напускной застенчивостью, надеясь разговорить лейтенанта:

– А основания-то есть?

Харпо ерошит спутанные седоватые волосы:

– В таких делах основания – вещь относительная. Его обвинят в том, что потерял высоту, и это чистая правда: потерял. И чтобы отбить ее, пришлось перебросить туда интербригадовцев. С этим тоже не поспоришь. Однако Русо говорит, что капитан исполнял свои обязанности спустя рукава и проявил малодушие перед лицом врага, а это уже совсем другое дело.

– Я знакома с капитаном, – говорит Пато. – И не замечала за ним ничего подобного.

Харпо улыбается ей как сообщнице:

– Да уж знаем, что вы с ним знакомы… Валенсианка рассказывала, как вы флиртовали.

Наставив на лейтенанта отвертку, Пато отвечает:

– Дура она набитая, твоя Валенсианка.